Третья сторона

– Слушай, а ты видела, во что тебе завернули сыр? – спрашивает Ларри.

– В бумагу, – отвечает Марина. – Это у нас теперь такая мода, особо продвинутые торговцы заворачивают продукты в бумагу.

– В нотную?!

– Да почему же именно в нотную?.. А, точно, смотри-ка. Тут и ноты какие-то записаны. Это, наверное, по случаю концерта. В рекламном буклете изложена популярная байка про Баха, которого якобы только потому и вспомнили, что в его ноты заворачивали сыр.

– Сыр, – эхом повторяет Ларри. – Сыр-сыр-сыр… Так, погоди. Это же не просто какие попало ноты. Это… Так, что-то я ничего не понимаю. Прости. Подожди минутку. Пожалуйста, подожди.

Ларри утыкается носом в обёрточную бумагу. Марина мученически возводит глаза к потолку крытого рынка и снова садится на стул. Она как-то неожиданно сильно устала, ей хочется курить, но Ларри есть Ларри, его теперь с места бульдозером не сдвинешь, придётся ждать.

– Это гениальная какая-то штука, – наконец говорит Ларри. – Очень странная. И совершенно мне незнакомая. Не представляю, откуда… Что это такое вообще?

Марина молча пожимает плечами:

– Надо разобраться. Где ты этот сыр покупала? Покажешь мне? Если там ещё кто-то есть, переведёшь мои вопросы? Тогда скорее пошли!

Руслана сидит в своём застеклённом киоске, допивает ежевичное вино. Алдоне она сказала, что у неё ещё много работы: снимать кассу, мыть ножи и прилавок, протирать пол, так что ждать не имеет смысла. Впрочем, долго уговаривать не пришлось.

Я бы сама после таких откровений сбежала подобру-поздорову, – думает Руслана. – Нет ничего хуже, чем пьяную дуру вроде меня утешать.

В двери стучит какая-то парочка; впрочем, не «какая-то», а старая клиентка, которая сегодня купила почти килограмм козьего сыра, по сорок с лишним евро за кило. И с ней какой-то высокий седой мужик.

Руслана подходит к запертым дверям, выразительно стучит пальцем по табличке «Closed», разводит руками: дескать, и рада бы вас обслужить, но не положено, магазин закрыт.

В ответ на этот жест высокий мужик прижимает к стеклу лист нотной бумаги, а женщина громко говорит: «Извините, нам только спросить».

Руслана холодеет, хотя, по идее, должна бы сейчас ликовать, что среди покупателей случайно обнаружился человек, способный оценить её шутку. Когда на рынок привезли рекламные буклеты этого дурацкого, честно говоря, фестиваля, а в нём – нелепая, но почему-то чрезвычайно популярная среди любителей классической музыки история про ноты Баха, Руслана сразу подумала, что было бы смешно продавать сыр, завёрнутый в ноты, если уж так удачно всё в её жизни совпало: сама себе мёртвый Бах, сама себе глупый торговец сыром, вообще всё сама.

Руслана снова разводит руками – дескать, знать ничего не знаю про ваши ноты, отворачивается, уходит за прилавок, берёт тряпку и начинает тереть его так яростно, словно этот подлец, прилавок, виноват во всех её бедах, и вот пришёл час расплаты, живым ему не уйти. Трёт и думает: господи, что, ну что я им скажу? Что когда-то пыталась сочинять музыку, но с тех пор прошло столько лет, что я сама себя триста раз забыла, а уж музыка и подавно забыла обо мне?

Что я им скажу? – спрашивает себя Руслана. – Что достала из ящика старого секретера пачку нотной бумаги, не глядя, потому что чем хуже, тем лучше, по крайней мере так говорят? Что говорила себе: хорошая будет шутка? А потом тряслась над каждой бумажкой, но всё равно доставала их одну за другой и заворачивала покупки, потому что сама так решила? Что за день использовала пятьдесят семь листов, и сердце обливалось кровью над каждым, но я повторяла: «Чем хуже, тем лучше»? Напилась ягодного вина и ревела, как дура? А потом день закончился, и мне стало так плохо, что и правда почти хорошо?