— В общем да. У людей одних. Вон, затоварился, — я звякнул портфелем. Магарыч жадно вздохнул.
— А можешь и у меня, — быстро произнес он, стараясь не упустить свалившуюся удачу.
— А ты где живешь?
— Во, — показал он в сторону дома. — У меня однокомнатная на третьем этаже.
— Это твое окно с кактусом?
— Нет, мое правее.
— А, — кивнул я, произнеся про себя «годится». Его окна как раз выходили на нужный мне дом, располагавшийся на противоположной стороне улицы. И я мог наблюдать из них за окнами Инженера.
— Я заплачу, — сказал я.
— Обижаешь, — коротко сказал Магарыч и облизнулся, глядя на мой портфель.
И за эти дни я старался его не разочаровывать. В квартире Магарыча было неприбрано, воняло сивухой и перегаром, но это меня не особо интересовало. В первый день я попробовал навести хоть какой-то порядок, но мои попытки были с гневом отвергнуты — Матрос, ты же гость… Тем более Магарыч не мыслил себя вне беспорядка. Он тогда чувствовал, что чего-то не хватает, и я оставил его в покое.
Позавчера инженерские окна были темные. Вчера вечером там появился свет.
Магарыч обычно валялся пьяный. Он чем-то напоминал голодного кота. Если перед голодным котом корзина с рыбой — он будет лопать, пока может двигаться. И Магарыч пил, пока не валился в бессознательном состоянии. Так что я мог спокойно властвовать в квартире и пялиться сколько хочешь в бинокль, пользоваться лазерным считывателем.
Первое, что я услышал в наушниках, когда навел считыватель на окно, было:
— Подлецы. Вот подлецы.
Потом кто-то запел достаточно зычно:
— Черный ворон, что ж ты вьешься, над мое-е-ю-ю го-оловой!
Затем он включил магнитофон, и тот не замолкал почти все время. Я наслушался записей: «Вдоль по Питерской», «Ой цветет калина». А чаще всего звучало «Враги сожгли родную хату»…
Иногда музыка перемежалась короткими ругательствами — простыми и незамысловатыми, короткими:
— Уроды…
— Подонки.