— Мне Бульника, — произнес я в динамик,
— Чаво? — голос стал угрожающим.
— Что на пороге держишь? — возмутился я. — Только что от «хозяина». Мало меня волки в тамбурах держали, так еще и свои!
Мне все не открывали.
— Открывай, — крикнул я громко. — Тебе малява от Арзамаса!
Замок щелкнул. Дверь приоткрылась.
— Так бы сразу и сказал, — Бульник отстранился и быстро пропустил меня в прихожую, оглядев предварительно. Боится. Он оглядел лестничную клетку и захлопнул дверь. — Чего орешь на весь подъезд? Соседей распугаешь.
— Не распугаю.
— Чаво за малява? — он стоял в прихожей, которая была ему явно узковата в плечах, и пропускать меня дальше не желал. — Давай.
— Хорошая малява.
Я усмехнулся. Он почувствовал угрозу, но не поверил в нее, У него в голове не укладывалось, что стокилограммовой туше может угрожать какой-то доходяга.
Я его разубедил одним ударом, отправив на несколько минут отдохнуть.
Когда Бульник очнулся, рот его был залеплен пластырем, а сам он подручными средствами — телефонным проводом и бельевой веревкой, на которой только что висели сохнущие галстуки, был привязан к стулу в большой комнате.
Бульник замычал. Я его стукнул слегка, и он зашипел от боли.
— Маляву забыл, — сказал я. — Зато много чего другого помню. Так что разговор у нас будет долгий.
Я взял самодельную финку с наборной рукоятью, которой он резал ветчину, лежавшую на доске рядом с кухонным комбайном «Филлипс». Пощекотал ему шею и пообещал;
— Орать будешь — по рукоятку в шею войдет.
Отодрав с его рта пластырь, первое, что я услышал, было:
— Сука! Режь!
— Ты правда хочешь?