Стриж катался на гигантской карусели. Изрядно устал, начинала кружиться голова. Он крикнул в полутьму ночи: "Эй, кончайте!", вернее, хотел, но не смог крикнуть, и карусель все крутилась и крутилась, пока он не понял, что никакой карусели нет, это он сам висит в воздухе и крутится в каком-то бешеном водовороте. "Ну, хватит, хватит!" — думал он, а сквозь сжатые зубы подступала к горлу тошнота, и страх зябкой немотой струился от ног вверх по телу. Он попробовал поднять руку и понял, что не может. "Перекреститься", — мелькнула мысль, но рука снова не подчинилась мозгу. Он застонал и, словно испугавшись этого звука, вращение стало уменьшаться, он снова обрел власть над своим телом, пошевелился, почувствовал боль, услышал какие-то голоса и… провалился в беспамятство.
Но настал день, когда он открыл глаза. "Белое и лампочка. Потолок. Жив, значит". Не шевелясь, он лежал и вспоминал происшедшее. Ванькину глупую смерть, столб взрыва, разметавший мураевское логово, схватку на льду. Вдруг он испугался: "Господи, руки-ноги-то у меня не отмерзли?" И так резко зашевелился всем телом, что сразу нахлынуло головокружение. Но то, что все конечности на месте, Стриж понял определенно.
— О, ожил никак? — в поле зрения Анатолия появилось лицо человека, довольно потрепанное жизнью, недавно побитое и давно небритое, но живое и вполне довольное собой.
— А то лежишь тут один, как дурак, — продолжал человечек, — поговорить не с кем, тоска. Сейчас я врача вызову, он просил. Говорил, если очнется, ты, Петрович, сразу скажи.
Мужичок исчез из поля зрения Стрижа. Анатолий прикрыл глаза, задремал даже.
— Ну-ка, ну-ка, покажите мне его! — этот рокочущий бас мог принадлежать только одному человеку — доктору
Самойлову. Стриж улыбнулся и открыл глаза.
— Док, — слабым голосом приветствовал он гостя. — Вы-то как тут оказались? Какими судьбами?
— Какими? Нашими, неисповедимыми. Вот уж не думал, что снова тебя штопать придется.
— А как же ваша уютная сельская обитель?
— Что село? Вот пристали, скальпель к горлу, иди, полосовать народ некому. Так что я уже полгода в городе, завотделением хирургии.
— Поздравляю. Ну, ничего лишнего мне не отрезали?
— Да хотел, вообще-то, отрезать тебе один рудимент, да ладно, думаю, одна в жизни у парня радость…
Стриж растянул в улыбке губы, хмыкнул. Потом спросил:
— А как вообще дела?
— Ну, как-как, по-разному. Наворочали вы с Семыкиным дел, не расхлебать. С того только-только обвинение в превышении власти сняли. Да, кстати, Малышева арестовали.
— Жадность фрайера сгубила, — прокомментировал Анатолий и продолжил расспросы. — Много народу погибло?
— Из наших городских — четверо милицейских. Шестнадцать ранено, в основном, чисто случайно.
— А мои ребята, никто не пострадал?
Доктор отвел глаза.