— Нет. Перемотали зубы проволокой, гипсовый воротник наложили и отпустили домой. Где ему так повезло?
Стриж поперхнулся бифштексом, прокашлялся сквозь смех.
— Завтра в ночь работаю, — сообщила Ольга.
— Чего это?
— Да поменялись с одной девчонкой, попросила очень. Веру к бабушке отведу.
— Не хочу к бабушке, — вступила в разговор дочка, — хочу к тебе.
— Я в ночь дежурю, так что не выступай! — прикрикнула на нее Ольга. Вера недовольно надула губы.
— Эх и упрямая, противная, — пожаловалась мать. — И в кого только? Из Витьки разве что узлы вязать не пробовали, но эта, о-о…
— Как в кого — в тебя! — засмеялся Стриж. — Ты припомни, какая сама была. Вредная — страх! Что не по тебе, так не переспоришь. А, товарищ комсорг?
— Ладно придумывать.
После ужина Ольга принялась мыть пол, а Стриж наконец-то растормошил упрямую девчонку и гонялся за ней из комнаты в комнату, мешая хозяйке. Она вроде бы сердилась, кричала на них, даже замахивалась мокрой тряпкой. Но глаза улыбались, ей давно уже не было так хорошо, спокойно и радостно на душе. "Два ребенка:
маленький и большой", — думала она, глядя на Стрижа, галопирующего с Верочкой на плечах.
— Мам! Смотри, какая у меня лошадка! — закричала дочка, крепко вцепившись руками во взлохмаченную шевелюру Стрижа.
— Какая же это тебе лошадка, это конь, жеребец. — И, не выдержав, она все-таки приложилась мокрой ладонью по голой спине Стрижа. Тот радостно заржал и прибавил аллюру.
В десять еле-еле уложили уставшую Веру спать и снова остались одни.
Отдыхая от затянувшейся ласки, Ольга внезапно подняла голову и спросила Стрижа:
— Толь, а про Оксану ничего не знаешь?
— Нет. Исчезла. Ни звука. Приехала один раз, сказала, что разводится и умотала куда-то на свою Украину.
Правда, говорили, что она ушла в монастырь. Но это только слух.
— На нее смотреть жалко было. Как побитая. Ходила, глаза прятала. Почернела вся.