Мурашов

11

До слуха притаившегося в яме Мурашова дошел дальний гул; он очнулся от мыслей, высунулся наружу и оглядел небо. С запада на небольшой — километра два с половиной — высоте к городку приближался самолет. Рокот его моторов и потревожил капитана. Он шел чуть в стороне от селения и был хорошо виден. Наша «пешка», средний пикирующий бомбардировщик Пе-2. Машина летела неровно, совалась туда-сюда в стороны, неглубоко ныряла вниз. А вокруг нее вились, деловито жужжа, два туповатых веретенца, похожие на обрубки «фокке-вульфы». Били по моторам, плоскостям, хвосту, свечками взвивались вверх, проскальзывали перед носом, снова заходили. «Т-т-т-т-т-т-т-т!» — падал на землю стук пушек и пулеметов. От «пешки», из кабин штурмана и стрелка-радиста, тоже хлестали дымные трассы. «Шуруй их, ребята, в душу, в селезенку, в сердце мать!» — сипел Мурашов внезапно пересохшим горлом.

Фашистская пара, сделав завод сверху, проскочила и ушла вперед. Когда бомбардировщик находился на кратчайшем расстоянии от капитана и сделался ему отчетливо виден, произошло что-то странное: сверху на тонком фюзеляже, между хвостом и кабиной пилота и штурмана, показалась фигура человека. Она возникла торчком, затем согнулась и скользнула по фюзеляжу, между двумя распластанными килями. Что же это такое? Над фигуркой раскрылся парашют, и тогда Мурашов понял: один из летчиков, стрелок, покинув экипаж, пытается спастись от смерти. Но ведь самолет еще не горит! И командиры его борются за машину. «Ах ты, г-гад!» — Мурашов стукнул кулаками из всех сил по твердой земле. Один из «фокке-вульфов» лег на крыло, перевернулся и с маху, в повороте, ударил очередью по куполу. Он вспыхнул — человек камнем полетел вниз. «Сами решили его наказать, — догадался капитан. — Правильно, труса никто не любит. Да-а, не хотел бы я такой смерти…»

Лишенный защиты сзади, самолет был обречен. Он шел теперь строго, торжественно, не отклоняясь от курса. И вдруг, когда «фокке-вульфы» вошли, словно коршуны, в широкий круг над ним, готовясь к последнему заходу, «пешка» проворно клюнула носом и понеслась к земле. Видно, летчик решил попробовать спастись пикированием. Истребители зажужжали и ринулись следом. Бомбардировщик стал выходить из отвесного полета; по пологой кривой, взревев моторами, он снова полез вверх. Тотчас один из «фокке-вульфов» подвесился сверху машины, хищно перевалился, словно бы собираясь вскочить преследуемому на загорбок, и — впил длинную точную трассу прямо в кабину. Взлетели осколки, самолет стал задирать нос; лег кверху брюхом, как в мертвой петле, но в верхней точке ее сорвался, кувыркнулся и, жутко воя моторами, вошел в штопор. Высота была маленькая, и скоро он врезался в землю.

— Молодцы, ребята, хорошо воевали, — сказал Мурашов. — Вечная, как говорится, память. А этой сволочи, что вас бросил, осиновый бы кол в спину вколотить, да только он уже тоже неживой.

К густому черному столбу, вставшему над упавшим самолетом, поехали из города несколько мотоциклов, крытая машина-фургон. Два мотоцикла на ходу оторвались и пострекотали дальше в степь, к месту падения парашютиста. Инструктор, готовивший Мурашова к прыжку, рассказывал, во что превращаются те, у кого не раскрылся парашют. «Маленький делается… все кости всмятку… и шуршит…» Трудно представить! А еще сегодня погибший стрелок был среди своих, разговаривал с друзьями, сидел с ними за одним столом. Но сам-то он не был своим, только притворялся. Притворялся так, что ему верили, что никому и в голову не приходило: он — трус, способен бросить в жестокую минуту командиров — пилота и штурмана. Как полетели осколки от их кабины! И они, только что бывшие живыми…

А делали они, похоже, одно с ним, капитаном Мурашовым, дело: разведку. На бомбежку днем «пешек» не выпускают в одиночку, без сопровождения, прошло то время. Только разведчиков. Парни ходили в далекий рейд и погибли. Так ведь погибли смертью храбрых, после жестокого боя, разве плохо? И ребята-то, наверно, были совсем молоденькие, младшие лейтенанты. А он — капитан, с первых дней на войне, три ордена — сидит тут себе тихонько, как мышка полевая, ждет. Чего, кого ждать? С другой стороны — кому нужна твоя бесполезная смерть? Но ведь может быть и плен. Плена Мурашов боялся больше смерти.

Так-то все так, только кому нужна и твоя бесполезная теперь жизнь?

12

Бесполезная, бесполезная…

Мимо него по ямам, руинам, по черной, так и не сумевшей зазеленеть и зацвести земле бежали к месту падения самолета мужчины и женщины, ребятишки. Пошел туда и Мурашов. Солдаты и жандармы уже успели выставить оцепление, и подойти близко было невозможно. То, что осталось от самолета, чадило запахом горящего железа и ничем не напоминало большую крылатую машину — так, груда хлама. Да отломился при ударе об землю и отлетел в сторону обломок хвоста с разнесенными по концам килями.

Жители городка толпились неподалеку. Некоторые были возбуждены, громко рассказывали про бой, показывали, как летели самолеты, другие стояли тихо, некоторые крестились. Поодиночке, группами, поглазев на обломки, шли обратно. Дети, жужжа, гонялись друг за другом, изображая воздушную схватку. Мурашов протиснулся сквозь гудящих обывателей, встал на границе оцепления и глядел на груду горелого металла. Вдруг толпа колыхнулась, по каким-то причинам шарахнулась, и крайние толкнули капитана за ту незримую черту, которую переступать было нельзя. Он не успел даже понять, что произошло, как получил тяжелый, больной удар в грудь и упал. Еще не ощутив толком боли, он подобрался, встал на колени. Увидал перед глазами обитый железной планкой край приклада, впалый рот под кривым носом и услыхал гневный, гнусавый голос:

— Пе!! Пе-е-пе!..

Мурашов со стоном, на четвереньках побежал из круга, и люди расступились, чтобы пропустить его. Но полицай бросился за ним, пнул и свалил опять. Затем цепкими руками поднял за одежду и швырнул изо всех сил в толпу. Капитан снова упал; тут его втащили внутрь, прикрыли. Он слышал еще, как лопотал полицай: «Пе-е! Пепе-е!..» — а когда поднялся, увидел, как тот, стоя на цыпочках, вертит головой — видно, снова выглядывал его. Мурашов выбрался из толпы, остановился и закашлял, растирая ноющую от удара грудь. К нему подошли мужчина с женщиной, закачали головами:

— Ну и Пепе! Никакой жалости. Бьет и бьет людей, дали ему на это волю. Вы ему теперь не попадайтесь, он вас запомнил, Пепе очень злопамятный, он многим у нас принес горе.