Мурашов

— Мир его душе… — и вдруг спросил: — А… на каком фронте он был?

— Кто его знает! Где-то под Одессой. Тогда в город пришло много извещений.

«Так ведь он воевал в фашистской армии, у румын!» — сообразил капитан. Ну, все верно: пришли румыны, началась мобилизация… Вот чепуха: человек, к которому он шел, считая своим, погиб, оказывается, с оружием в руках сражаясь против него, Мурашова, против его страны. Погано сделалось на душе.

Вдова исподлобья, тяжело глядела на него.

— Простите! Я нездешний, из Буджака, приехал по делам. И не знал, что Петра взяли в армию. Мир его праху!

Он поклонился, хотел идти, но женщина жестом остановила его:

— Постой!

Сходила в дом, вынесла рюмку и кусок хлеба с салом.

— Помяни его.

Мурашов перекрестился: «Да успокоит его господь!» — выпил, вытер ус. «Что ж, — решил он. — Второй заход начну отсюда же».

— Давно не бывал я здесь! Как пришли немцы с румынами, так и не бывал. Стало опасно ездить. Поймают — отберут лошадь, кэруцу[4] да еще и изобьют. А сегодня приехал по казенной надобности, привез сукно. Да… раньше у меня здесь было много друзей, было с кем выпить и поговорить. Не только с твоим Петром. Этот еще… как его… с водокачки… Василаке, да!

— Бужор?

— Да, да!

— Ты и его не найдешь сейчас: Василаке и еще шестерых арестовали еще до того, как погиб мой Петр. Радио они слушали, какие-то листки печатали, ветеринар с ними был, скот травил, что в Румынию собирались отправлять. Их всех повесили на базаре, на площади. Так что не ищи Бужора, напрасно будешь искать.

Еще один… Мурашов мотнул головой, с трудом улыбнулся:

— Ну и крепка твоя цуйка, хозяйка! Так и ударила в затылок. Говорил мне отец: «Не пей на зное!» До свиданья!

Вот так. Двух явок из трех уже нет. Про учительницу капитан не стал спрашивать у вдовы Плугатару: дочка ее, Юлия, была еще маленькая, так что она могла и не знать школьных работников. А еще — боялся сбить последнюю надежду, вдруг тоже скажут: ушла, уехала, пропала, нет ее…

По данным разведотдела, Аурике Гуцу было тридцать четыре года. Разглядывая ее фотографию — пышные волосы, длинный тонкий нос, губы в ниточку, сощуренные глаза, — майор Перетятько заметил: «Наверно, тоща, як та килька…» Характер в ней читался жесткий, резкий. Она была незамужем. «И нэ вийдэ! — слова того же Перетятько. — Кому вона така нужна?..»

Так ведь и здесь ты оказался неправым, майор Гавря! Когда Мурашов позвонил у палисадника учительского домика — аккуратного, обихоженного, в зелени, — дверь на крыльцо резко распахнулась, и мужчина в галифе, в начищенных сапогах прокричал высоким голосом:

— Что тебе надо, простолюдин?!