— Не могу я, доктор, уйти. Мне надо его увидеть сразу, когда он проснется. Сразу, вы понимаете?
Врач попробовал настаивать, потом сдался.
— Ну ладно. Идемте ко мне в дежурку. Там хоть подремлете, — сказал он.
Утром в больницу приехали начальник горотдела и несколько сотрудников, участвовавших в операции, невыспавшиеся, с воспаленными глазами, возбужденные и встревоженные.
Глеб узнал, что задержана вся шайка, получены первые, очень интересные показания. Все говорили наперебой, спорили между собой, пытались острить.
Начальник горотдела сидел в стороне, тяжело отвалившись на спинку кресла, усмехался, отпускал шутки, и только черные набрякшие круги под глазами на осунувшемся лице выдавали его усталость. Он сказал, что звонил из Москвы Бескудин, что скоро сам приедет сюда, а за арестованными выслана спецмашина, потому что заканчивать дело будет МУР, и в голосе его прозвучали уважительные нотки.
«Ну вот, — подумал Устинов. — Считай, полдела сделано. Самых опасных взяли. Теперь надо спасать тех, других. И еще неизвестно, что легче». Он вздохнул. Мысли снова вернулись к Панову. Наверное, Виктор прав. Причины, причины… Сколько их надо учесть и преодолеть, чтобы такие вот, как Карцев, как Харламов, стали людьми, настоящими людьми…
ГЕННАДИЙ ГОР
ХУДОЖНИК ВАЙС
1
На семнадцатом этаже в доме по Гаррисон-авеню, где раньше была его лаборатория, теперь зубоврачебный кабинет. Теперь здесь удаляют зубы с такой же ловкостью и быстротой, с какой он вырвал меня из насиженного гнезда и подчинил странной логике обратимого хода времени. Зуб, этот кусочек кости, покрытой эмалью, срастается со своей средой, и она отвечает болью, ужасом, криком, когда его вырывают. Но среда, из которой удалили меня, не заметила рывка. Правда, жена Клара, удивленная моим долгим отсутствием, звонила к знакомым и справлялась обо мне. Потом она решила, что я уехал в Чикаго (термин, которым обозначали в моей семье долгий запой), и успокоилась.
Забегая вперед, я должен сказать, что она знала, где я, войдя в сговор с тем, кого она называла Мефистофелем, но кто на самом деле был только мистером Мефисто.
Тот, кто распоряжался временем, подобно господу богу, вовсе не был похож на божество. Лысый, тщедушный старичок, он, казалось, был сыном самой обыденности, человеком, каких много. Отчасти он и был обычным человеком, а не Мефистофелем, как называла его Клара. Но ведь я тоже не был Фаустом.
— Вайс, — говорил он мне, — вы не имели права выбрать себе эту профессию.
— Почему?
— Потому что вы посредственность. Ну, ничего. Не унывайте. Я сделаю из вас гения.
И он сдержал свое слово. Почти сдержал. Для этого ему пришлось открыть невидимую дверь в прошлое, в верхний палеолит, сыграв жестокую шутку не только со мной, но и заодно с тем, с чем нельзя играть в непозволительную игру, с самим временем, всегда бегущим в одном направлении: из прошлого через настоящее в будущее.
Я чуть не заплатил жизнью за умение с помощью гибкой непогрешимой линии передавать живое движение бегущего оленя, трепет мгновения, жаркое дыхание самой жизни. Но я, однако, побывал там, где не бывал никто, и благополучно вернулся, оказавшись возле входа в свою квартиру.
Жена, не узнав моего голоса, раздраженно переспросила, прежде чем открыть дверь: