Это те, что со смешной надписью: «Все росиски»? В 1722 году. Нет, мы к Эрасту Тимофеевичу за другим пришли. Насчет фамильного рубля поговорить хотели. РПУткин, 1835 год. Говорят, тут Эраст Тимофеевич большой спец!
И снова старуха бросила на Громова изучающий взгляд.
— Про рубль ты у него сам спрашивай. Эрка про него чего-то и слышать не может спокойно. А вообще… — она махнула рукой, шаркая туфлями, прошлась по комнате. — Спился твой спец. Испоганился. Лучше не связывайся. Он, мил человек, так от пьянки одурел, что, кажись, в спиритизм вдарился.
— В спиритизм?
— А может, и белая горячка у него началась. Только я думаю — спиритизм. Сама в молодости грешила…
Она закрыла глаза, протянула над столом худые пожелтевшие руки и, шевеля пальцами, забормотала:
— Вызываем дух императора… императора…
— Интересно, — улыбнулся Громов.
Старуха нахмурилась.
— Чего уж интересного, горе одно. Налижутся и, видать, блюдце по столу гоняют. Только и слышишь, как на разные голоса выкрикивают: «Император, великий князь, наследник…» Я, правда, не видела сама, но иначе к чему такие клички?
— У Эраста Тимофеевича, очевидно, много друзей?
— Вот таскаются к нему два сопляка! И все черным ходом норовят, чтоб меня миновать.
— А такой высокий, в летах, не бывал?
— Как же, есть. Сторож кладбищенский Прохор, почитай, лет пятнадцать в друзьях ходит. Этот смирный.
Когда Громов и Сергей Сергеевич собрались уходить, старуха сказала:
— Как хочешь, Ваня, а я тебя подозреваю. Из-за твоих настырных вопросов. Веришь, нет, все мне кажется, что ты из тех, про кого Эрка говорил. Из милиции. Разуверь меня, Ваня.
Громов подумал и сказал:
— Нет, не стану разуверять. И хочу совет дать: о нашем визите сыну не говорите. На этот раз Сергей Сергеевич может и не подоспеть… А за сведения — спасибо!
— Жулик ты! — плаксиво сказала хозяйка комнаты. — И Сережа тоже жулик. Оба вы жулики. И не жалко вам старухи?
— Жалко, — серьезно сказал Громов. — Потому и говорю: молчите. И не огорчайтесь. Мы ведь у вас для святого дела побывали, Анастасия Петровна.