— Возьми.
— Фуражку?
— На и ее.
— Говорил я: не к добру птица на человека садится, — пробормотал, не обращаясь ни к кому, железнодорожник.
— Идем, — резко сказал Ребров надзирателю.
Проходя по тюремному дворику, он не выдержал и спросил конвоира:
— Куда?
— Куда вашего брата водят? — обрезал тот и свернул к тюремной конторе.
Здесь было все так же, как и в тот день, когда Ребров впервые попал в контору. В узком коридорчике сидели надзиратели, дожидавшиеся своего дежурства. За решетчатой стенкой несколько канцеляристов арестантов что-то тщательно записывали в книги. Налево — дверь в тюремную церковь, а прямо — в кабинет начальника тюрьмы. Надзиратель шел прямо. На минуту задержался у дверей кабинета начальника, постучал в нее и пропустил вперед Реброва.
Начальник тюрьмы, краснощекий брюнет, сидел не за своим столом, а в кресле, рядом же на его месте восседал штатский моложавый человек в пенсне, сухощавый блондин с неприятными бесцветными глазами. Они переглянулись с начальником тюрьмы при входе Реброва, и штатский обратился к нему с вопросом:
— Вы — Чистяков?
— Да, я — Чистяков, — сказал спокойно Ребров.
— Вы знаете, за что арестованы?
— К сожалению, нет.
— Вы были студентом, а затем юнкером?
— Да. Третьей петергофской школы прапорщиков.
— А кто был ее начальником? — быстро последовал вопрос.
— При мне полковник Пантелеймонов, — твердо произнес Ребров, вспомнив подпись на удостоверений Чистякова.
На лице штатского промелькнула улыбка, и он, указывая на стул Реброву, любезно произнес:
— Садитесь, пожалуйста. От имени чрезвычайной следственной комиссии, объявляю вам, что вы — свободны. А от себя лично поздравляю. Мы с вами почти однокашники, я лишь полугодом раньше вашего, кончил третью школу и вышел в 258 Буйский полк. Знаете, в самый последний момент эта, сегодняшняя ваша история с воробьем вновь возбудила сомнение относительно вас, и я решил учинить вам этот допрос о школе. Простите великодушно.