— Ложись лучше, а я не лягу, — сказала няня.
— И я не лягу! На всякий случай зашью все бумаги себе в лиф.
— Что же, осторожность никогда не вредит.
Саша пошла в комод, выбрала все свои и теткины бумаги и зашила их в лиф, который тотчас же надела.
Ни старуха, ни девушка не ложились в эту ночь, да если бы и легли, то не могли бы спать. В семь часов начало брезжит и Саша, взглянув в окно, увидела, что по проспекту идут люди и несут пожитки. Она быстро подошла к Кате, подняла ее и стала одевать.
— Знаешь, Сашенька, народ-то выбирается, — сказала вошедшая старуха.
— Надо уходить. Помоги одеть Катю.
— Мы гулять идем? — спрашивала девочка.
— Да, милая, гулять, на ту сторону.
Пока Катю одевали, собирали да поили чаем, пробило и девять часов.
— С Гавани народ бежит, все затопило. Идите с Богом, — говорила старушка.
— А ты, няня? — спросила Саша.
— Раз ведь сидела на чердаке и теперь посижу, — шутя ответила она.
Саша взяла за руку Катю и вышла из калитки. Посреди улицы уже бежали ручейки.
Ветер рвал до такой степени сильно, что Катя на первом же перекрестке стала кричать и плакать:
— Домой хочу! Домой!
Саше пришлось взять ее на руки и понести. Со Среднего проспекта она свернула в Одиннадцатую линию, желая выбраться на Большой проспект. Нести девочку ей было не под силу и она опять поставила ее на ноги.
— Не плачь, Катя, — утешала она девочку. — мы идем к твоей маме!
На Катя билась и рвалась. На Большом проспекте, на перекрестках, образовались уже целые озера и переходить линии приходилось уже по щиколку в воде.
Девушка не теряла присутствия духа и, не смотря на страшное утомление, двигалась вперед. Вот они подходят уже и к третьей линии, но тут, вместе с порывом вихря, с таким страшным порывом, от которого трудно было устоять на ногах, пронесся крик ужаса, вырвавшийся из сотни уст спасавшегося народа, и гул стремительно несущейся воды.