Талтос

Двери лифта мягко раздвинулись, открыв кабину, стены которой были покрыты деревянными панелями и изысканно украшены зеркалами. Отделку кабины она едва запомнила этим утром, когда они прибыли перед рассветом. Они уехали на рассвете. Они вернулись на рассвете. Им возвратили шесть часов. Теперь для ее тела уже наступил вечер, и она это почувствовала по его готовности встретить ночь.

Она шла по окутанному тишиной зданию, прислушиваясь к городскому шуму, доносившемуся снаружи, ощущая, насколько невыносим он был для нее, задаваясь вопросом, нравится ли он Эшу.

Вначале должны быть куклы, которых она не помнила. Неужели все покупали их для своих девочек? Возможно, нет. Возможно, ее приемная мать знала о куклах-ведьмах в сундуке на чердаке, изготовленных из настоящих волос и костей. Может быть, она знала, что там хранились такие куклы для каждой мэйфейрской ведьмы прошлых лет. Может быть, куклы вызывали у Элли дрожь. А встречались люди, которые вне зависимости от воспитания, вкусов или религиозных убеждений попросту их боялись. Боялась ли она кукол?

Двери отворились. Ее глаза устремились на стеклянные витрины, медные крепления, такие же, как и везде, чистые и сверкающие мраморные полы. Медная дощечка на стене просто сообщала: «ЧАСТНОЕ СОБРАНИЕ».

Она вышла, позволив дверям с шумом закрыться за нею, осознавая, что находится в громадной, великолепно освещенной комнате.

Куклы. Куда бы она ни взглянула, она видела их уставившиеся в пространство стеклянные глаза, их безупречные лица, их полуоткрытые ротики, выражающие искреннее и нежное восхищение.

В громадной стеклянной витрине прямо перед ней стояла кукла примерно трех футов ростом, изготовленная из бисквита, с длинными косами из мохера и в платье, прекрасно скроенном из слегка выцветшего шелка. Это была французская красотка рождения 1888 года, созданная, о чем сообщалось на маленькой карточке внизу, Казимиром Бру – возможно, величайшим кукольником мира.

Кукла производила потрясающее впечатление независимо от того, нравилась она или нет. Синие глаза, яркие и излучающие свет, имели совершенную миндалевидную форму. Фарфоровые руки бледно-розового цвета были так искусно вылеплены, что, казалось, они вот-вот начнут двигаться. Но все же, конечно, именно кукольное лицо своим выражением столь привлекло внимание Роуан. Изысканно прорисованные брови слегка отличались одна от другой, придавая живость взгляду. Он казался любопытным, невинным и задумчивым.

Кукла была своего рода совершенством – в этом не было ни малейшего сомнения. И независимо от того, хотела ли она когда-нибудь иметь куклу, Роуан чувствовала желание теперь прикоснуться к этой, ощутить округлость ее щек с ярко нарисованным румянцем, возможно, даже поцеловать ее в слегка раздвинутые губки, дотронуться кончиком правого пальца слегка выступающих грудей, прижатых так эротически тугим корсажем. Ее золотистые волосы, очевидно, истончились со временем, а модные маленькие туфли обветшали и растрескались. Но эффект воздействия оставался вневременным, непреоборимым, вечной радостью. Ей захотелось открыть витрину и подержать куклу в руках.

Она представляла себя убаюкивающей ее, скорее как новорожденную, и поющей ей колыбельную, хотя кукла уже не была младенцем. Это была просто маленькая девочка. Крохотные синие бусинки висели в ее совершенных по форме изящных ушках. Ожерелье покоилось на шейке – причудливое, женское украшение. И в самом деле, если приглядеться внимательнее, это была вовсе не девочка, но чувственная маленькая женщина невероятной свежести, возможно даже опасная и умная кокетка.

Маленькая карточка поясняла ее характерные особенности. Там говорилось, что она очень большая, что все фрагменты ее костюма натуральны, что она совершенна, что это первая кукла, приобретенная Эшем Тэмплтоном. Но там не были приведены никакие подробности о самом Эше Тэмплтоне – наверное, считалось, что они и не требовались.

Первая кукла. И он всего лишь упомянул, говоря об основании музея, что увидел ее, когда она была еще совсем новой, в окне одной парижской лавки.

Не удивительно, что она привлекла его взгляд и тронула сердце. Не удивительно, что он возил ее за собой целое столетие; не удивительно, что основал свою колоссальную компанию как некий вид воздания ей должного, дабы, как он выразился, воспроизвести в новой форме ее грацию и красоту в каждом изделии.

Не было ничего необычного в этом – разве что нечто милое и таинственное. Да, загадочная, располагающая к размышлениям кукла, воплощающая некий непостижимый смысл.

«Видя это, я все понимаю», – думала она.

Она двинулась дальше, к другим витринам, где увидела другие французские сокровища, работы Жюме, Стейнера и других, чьи имена ей не запомнились, и сотни сотен маленьких французских девчушек с круглыми, лунообразными личиками, крошечными красными ротиками и все теми же миндалевидными глазами.

– Ох, до чего же вы невинны, – прошептала она.

В других витринах стояли модные куклы, в турнюрах и изысканных шляпках.

Она могла бы проводить в этом музее часы за часами. Здесь можно было увидеть бесконечно больше, чем она воображала. А тишина была непреодолимо привлекательна, как и обольстительный внешний вид из окон – с непрекращающимся снегопадом.

Но она была не одна.