Талтос

«Помогите мне!» Где сейчас те, кто подчиняется каждой его команде? Он проявил непростительное безрассудство, когда отослал их и отправился сюда в одиночестве. Душевная боль была так остра, что из груди его невольно вырвался тихий звук, словно плач младенца.

Он направился вниз. Его не заботило, что он рискует оступиться или в клочья разодрать одежду. Волосы цеплялись за деревья или скалы. Он дергал их, чтобы освободиться, и шел, не останавливаясь, ступая израненными ногами по скалам.

Барабаны били все громче. Ему приходилось пробираться вблизи их. Он вынужден был слушать завывания дудок и их гнусавые пульсирующие звуки, жуткие и интенсивные. Нет, он не поддастся. Сползая вниз, он старался прижимать руки к ушам, но не мог не слышать дудок – их мрачных каденций, медленных и монотонных, внезапно заполняющих мозг, будто исходивших изнутри его самого и обволакивающих его снаружи.

Он пустился бежать, упал и разорвал тонкую ткань брюк, бросился вперед и упал снова, изранив руки об острые камни и колючие кусты. Но все равно продолжал пробираться дальше, пока неожиданно барабаны и дудки не зазвучали со всех сторон. Пронзительная песнь заманила его в ловушку, словно в веревочную петлю, и он кружился и кружился, не способный высвободиться, и, открыв глаза, сквозь лесную чащу увидел свет пылающих факелов.

Они не знали о его присутствии. Не уловили его запаха, не услышали его движений. Возможно, ветер, бывший на его стороне, помог ему и теперь. Он держался за стволы двух низких сосен, как за прутья тюремной решетки, и глядел вниз, на небольшое темное пространство, где они играли и танцевали в маленьком нелепом кружке. Как неуклюжи были их движения! Какими жуткими казались они ему!

Барабаны и дудки создавали ужасающий шум. Он не мог двигаться, а мог только наблюдать, как они прыгают и кружатся, отступают назад и возвращаются обратно. Одно маленькое создание с длинными, лохматыми седыми волосами продвинулось в круг и, вскинув вверх крошечные уродливые ручки, вскрикнуло, перекрывая завывания музыки, на древнем языке:

– О боги, смилуйтесь над своими заблудшими детьми.

«Смотри, – сказал он себе, хотя громкая музыка не позволяла ему четко произнести эти слова даже мысленно. – Смотри, не позволь себе подчиниться этой песне. Видишь, в какие рубища они одеты, видишь патронташи у них на ремнях? Видишь пистолеты в их руках? Обрати внимание, только взгляни, как быстро они выхватывают оружие для стрельбы и крошечные вспышки пламени вылетают из стволов! Выстрелы звучат в ночи!»

Факелы почти угасали на ветру, затем вспыхивали с новой силой, словно распускались какие-то жуткие цветы.

Он чуял запах горящей плоти, но его не было на самом деле – это были только воспоминания. Он слышал вопли.

– Проклинаю тебя, Эшлер!

И гимны, о да, гимны и псалмы на новом языке, на латинском языке, и эта вонь от истребляемой плоти!

Резкий громкий крик прорвался сквозь шум… Музыка прекратилась. Лишь один барабан, возможно, два пробили пару унылых ударов.

Он осознал, что это был его крик, и они услышали его. «Бежать? Но почему бежать? Для чего? Куда? Тебе незачем бежать дальше. Ты больше не принадлежишь этому месту! Никто не сможет тебя задержать здесь».

Он наблюдал в холодном молчании, его сердце стучало, пока маленький кружок людей собирался вместе. Толпа медленно двинулась к нему.

– Талтос! – вскричал грубый голос.

Они уловили его запах! Группа рассыпалась с дикими воплями, затем снова слилась в одно целое.

Они придвигались все ближе и ближе.

Теперь он мог отчетливо разглядеть лица, обращенные вверх, пока люди окружали его, высоко поднимая факелы. Пламя плясало на лицах, создавало жуткие тени у них под глазами, на маленьких щечках и на месте ртов. И этот запах… Запах горящей плоти… Он исходил от факелов!

– Боже, что вы делаете? – прошипел он, сжимая руки в кулаки. – Уж не окунаете ли их в жир некрещеного младенца?