— Доктор обещал прийти сегодня, — сказал отец, помолчав. — Хотелось бы знать, что он обо всем этом думает и что, по его мнению, следует делать.
— Доктора мне ничем не помогли, — произнесла Кармилла.
— А ты была больна? — спросила я.
— Так больна, как тебе и не снилось.
— Давно?
— Да, давно. У меня была та же самая болезнь; но я все позабыла, кроме боли и слабости, и не так уж это и мучительно — другие болезни хуже.
— И ты тогда была очень молода?
— Разумеется. Не будем больше говорить об этом. Ты ведь не хочешь причинить боль своей подруге? — Кармилла томно взглянула мне в глаза, любовно обняла меня за талию и увела из комнаты.
Отец читал у окна какие-то бумаги.
— Почему твоему папе нравится нас пугать? — спросила моя очаровательная подруга со вздохом, слегка вздрагивая.
— Да нет же, дорогая Кармилла, у него и в мыслях этого не было.
— Ты боишься, дорогая?
— Я очень боялась бы, если бы думала, что есть реальная угроза такого же нападения, как было с этими несчастными.
— Ты боишься умереть?
— Да, все боятся.
— Но умереть как влюбленные — умереть вместе, чтобы вместе жить… Девушки — это гусеницы, которые живут в этом мире, чтобы в конце концов стать бабочками, когда придет лето; но в промежутке они бывают личинками и куколками, знаешь ли — каждая форма с присущими ей особенностями, потребностями и строением. Так утверждает месье Бюффон в своей большой книге, которая стоит в соседней комнате.{72}
Позже пришел доктор и на некоторое время уединился с папой. Это был очень искусный врач; лет ему было за шестьдесят. Доктор пудрил волосы, а свое бледное лицо выбривал так гладко, что оно походило на тыкву. Из комнаты они вышли вместе, и я слышала, как папа со смехом говорил:
— Вы меня удивляете. Вы же мудрый человек. А как насчет гиппогрифов{73} и драконов?
Доктор улыбался и отвечал, покачивая головой:
— Как бы то ни было, жизнь и смерть — состояния загадочные, и нам мало что известно о том, какие они таят в себе возможности.