В доме П.П. Синебрюхова жили частный поверенный по столичному мировому округу А.И. Мерлин[242], находящийся на частной службе Г. Арендт[243], книготорговец А.И. Бортневский (его магазин располагался в этом же доме)[244], сапожник Василий Мещанинов[245], обслуживающий всех проживающих тогда в Троицком переулке.
Из адресной книги «Весь Петербург» за 1899 г. мы узнаем, что в то время здесь снимала квартиру баронесса Мария Карловна фон Каульбарс и по-прежнему работала уже очень известная водолечебница А.М. Вальденберга[246].
Кроме того, здесь много лет работал трактир с винными погребами В.И. Хромых. Торговец, происходивший из крестьян села Дединово Зарайского уезда Рязанской губернии, с 1896 г. занимался коммерческой деятельностью в Петербурге, владел тремя трактирами, кроме того, что на Троицкой, трактирами на Гороховой ул., 11, и Вульфовой ул., 43[247].
В 1901 г. по духовному завещанию А.И. Синебрюховой дом по наследству перешел ее сестре, жене подполковника Софии Ивановне Левстрем[248], которая и владела им до 1917 г., управляющим домом много лет был Николай Николаевич Филимонов[249].
В предреволюционные годы в доме проживали: кандидат богословия, представитель компании The Russier Trading В.С. Симеонов, комиссионер А.Д. Северов, провизор П.И. Хобас, здесь были открыты чайная И.Ф. Дмитриева, прачечная М.Я. Леберг (она обслуживала всю Троицкую ул.)[250], а к услугам петербуржцев и гостей города — меблированные комнаты А.П. Мазаева[251].
Подряды на малярные работы принимал В.А. Данилов, славу Троицкой улицы как центра моды поддерживала модистка Е.М. Ротцевич, а в годы Первой мировой войны в доме развернули лазарет Кружка русских женщин [252].
Старый дом просуществовал до конца 1920-х гг., когда на его месте воздвигли новый, в стиле конструктивизма, описанный в начале главы.
«От дома-крепости к дому-коммуне», — так называлась статья, вышедшая в декабре 1929 г. в «Бытовой газете»: «На углу Троицкой ул. и Пролетарского пер. находятся развалины большого дома, — сообщалось в газете. — Зимой они покрываются снегом, летом обрастают травой. По ночам здесь ютятся беспризорники и обделывает свои дела местная шпана. Но сомнительную романтику прошлого сейчас заменяет романтика советского сегодня. Развалины расчищаются…»[253].
Как отмечает Евгений Коган в очерке «Коммуна будущего», опубликованном в газете «Санкт-Петербургские ведомости»: «Дом-коммуну строили по проекту архитектора Андрея Оля. Он начинал трудиться еще до революции: первой его самостоятельной работой был созданный по заказу писателю Леонида Андреева проект деревянного загородного дома, построенного в 1908 году около финской деревни Ваммельсуу (не сохранился).
В 1920-м, после службы в Красной армии, Оль вернулся к архитектуре. „Только такие эпохи, как переживаемая нами, смело и даже самоуверенно выдвигают на сцену проблемы в области строительства такого, например, грандиозного масштаба, как урегулирование старых архитектурных ансамблей, создание новых планировок целых кварталов, сооружение зданий общественного значения…“, — писал он в статье „Судьбы русской архитектуры“. И в 1929–1931 годах построил дом-коммуну. „Бытовая газета“ сообщала: „Это только переходная, необходимая ступень от буржуазного, ячейкового, строго индивидуалистического дома-крепости к коллективистическим коммунам будущего“».
Дом изначально планировался как коммуна для инженерно-технической интеллигенции, во время постройки превратился в кооператив, который в результате заселили инженеры, писатели, а также их домработницы и некоторое количество сотрудников НКВД (вероятно, чтобы следить за потенциальным рассадником инакомыслия). В историю города дом вошел как писательская коммуна: жившие здесь литераторы, чьи имена гремели в Ленинграде в 1930-х гг., оставили после себя воспоминания о его доме и его жизни.
«Дом назывался в тогдашнем ленинградском просторечии „Слезой социализма“, — отмечал один из его обитателей драматург Александр Штейн. — Так его назвал Петр Сажин — тоже из племени „бандерлогов“ (Штейн называл так литературную молодежь, заселившую здание, писатель Петр Сажин был одним из них. —
Как отмечает автор цитируемой статьи: «Конец 1920-х и начало 1930-х все еще были временем великих надежд, временем идеалистов в завтрашнем дне. Оно закончилось слишком быстро и трагично. И многие из обитателей „Слезы социализма“ не дожили до будущего, пусть и совсем не такого счастливого, как им представлялось»[254].
О.Ф. Берггольц
В этот дом поэт О.Ф. Берггольц въехала в 1932 г. и прожила в нем до апреля 1942 г., она занимала квартиру под № 20. В книге «Дневные звезды» (1950-е гг.) О.Ф. Берггольц рассказывает об этом доме: «Это был самый нелепый дом в Ленинграде. Его официальное название было „дом-коммуна инженеров и писателей“. Мы, группа молодых (очень молодых!) инженеров и писателей, на паях выстроили его в самом начале тридцатых годов в порядке категорической борьбы со „старым бытом“ (кухня и пеленки!), поэтому ни в одной квартире не было не только кухонь, но даже уголка для стряпни.
Дело было в том, что в начале 1930-х годов интеллигенция в борьбе с буржуазными пережитками объявила „войну старому быту“. Как это непосредственно претворялось в жизнь в семье Берггольц, рассказывает литератор Л.И. Левин: „Здесь накрывали стол газетами, пили чай из граненых стаканов, а сидели на старых венских стульях или табуретках. Причем все это делалось не от бедности, хотя деньжат порой и не хватало, а принципиально, пожалуй, даже демонстративно… Никаких признаков мещанского уюта! Никаких диванов, кресел, скатертей, обеденных и чайных сервизов!“ <…>
Мы вселялись в наш дом с энтузиазмом, восторженно сдавали в общую кухню продовольственные карточки и „отжившую“ кухонную индивидуальную посуду, и даже архинепривлекательный внешний вид дома „под Карбюзье“ с массой высоких, крохотных железных клеток-балкончиков не смущал нас: крайняя убогость его архитектуры казалась нам какой-то особой „строгостью“, соответствующей новому быту. <…>
Ю.Н. Либединский
Мы имели дивный солярий, но чердак был для сушки пеленок совершенно непригоден. Звукопроницаемость же в доме была такая идеальная, что если внизу, в 3-м этаже, у писателя Миши Чумандрина играли в блошки или читали стихи, у меня на 5-м уже было все слышно, вплоть до плохих ритм!.. „Фаланстера на Рубинштейна, 7, не состоялась“, — пошутил кто-то, и что скрывать? — мы часто сердились и на „слезу“, и на свою поспешность»[255]. В дом № 7 по улице Рубинштейна одновременно с Берггольц жили литераторы В. Эрлих, Ю.Н. Либединский и другие. «В нем, — вспоминала впоследствии Берггольц, — всегда зимой было светло и тепло, а какие хорошие коллективные вечера отдыха у нас были: приходил и пел свои песенки Борис Чирков — живой Максим из „Юности Максима“, показывал нам новые работы свои Бабочкин — живой Чапаев, — обе картины только что вышли тогда. „Тетя Катя“ — чудеснейшая Корчагина-Александровская нередко бывала у нас и вдруг за столиком, импровизируя, „выдавала“ такое, чего никогда не увидишь в театре…». Как отмечает автор очерка о поэте А.И. Федоров: «Сюда приходили и Ю. Герман, и И. Андроников. Здесь пел антифашист Эрнст Буш, приезжавший в Ленинград».
В этом доме, за простым столом, покрытым газетой, Берггольц готовила к печати свою первую книгу стихотворений, которая вышла в свет в 1934 г. А.М. Горький, прочитав присланную автором книгу, сразу же обратил внимание на главную особенность поэзии Берггольц, ее искренность. «Ваши стихи понравились мне, — писал Горький в ответном письме. — Они кажутся написанными для себя, честно, о том „именно“, что чувствуется Вами, о чем думаете Вы, милый человек».