— Не подозревала, а прекрасно знала и боролась, сколько могла. И не без успеха.
— Нет, без успеха, — сказала Глафира Сергеевна. — Вы его еще не знаете. Вам только одно может помочь — его смерть, а иначе он все равно добьется, уж не знаю чего — унижения, уничтожения, а только тоже смерти, не физической, так душевной.
Я посмотрела на нее, и мне стало страшно: так равнодушно говорила она о человеке, который был ее мужем, то есть самым близким человеком на свете.
— Я ведь к вам не просто так пришла, а по делу. Постойте, у меня записано. — Она расстегнула сумочку и достала блокнот. — Первое — Митя. Теперь второе. Вы думаете, может быть, что этот удар — я имею в виду арест Андрея — направлен против него, то есть что хотят
— Кто они?
— Ну, кто? Скрыпаченко, конечно, — сказала Глафира Сергеевна на этот раз торопливо, точно боясь, что кто-то помешает ей договорить до конца, — и Крупенский, и Мелкова. Но тогда, по-видимому, материала было маловато.
— Какого материала?
Она улыбнулась, но глаза остались неподвижно-мрачными на желтом, отекшем лице.
— Материала для следствия, — сказала она. — И вся эта банда, я уверена, сегодня сидит у нас и торжествует.
— Почему торжествует?
— А потому, что дела идут и даже очень. Вы смотрите с удивлением, вам трудно поверить?
— Да нет, не трудно, но когда я думаю о Валентине Сергеевиче…
— Представьте себе, да, — живо отозвалась Глафира Сергеевна. — Причем очень характерно, что даже вам это кажется странным. Уж кто, кто, а вы, кажется, должны были бы… Вы думаете, он не может зарезать?
— Как зарезать?
— Очень просто. И знаете ли, что я вам скажу, — помолчав, продолжала Глафира Сергеевна, — таких, как он, сотни. Куда там, — тысячи! И они держатся друг за друга. Боятся и ненавидят и все-таки ох как держатся, как старательно прикрывают друг друга!
Она помолчала. Она была в платье с короткими рукавами, и полные, еще красивые руки были открыты почти до плеч.
— И его зарежут.
— Кого?
— А Валентина Сергеича! Ведь это только кажется, что он в этой компании главный. Командуют-то они, а он только делает вид, что главный. Он им надоел.
— Как надоел?