ЭЛИЗА. А вот это похоже на правду.
АНТУАН. Еще меня спрашивал: Антуан, а как ты смотришь, если я и тебя включу в завещание? А я ему, побойтесь бога, Теодор Эмильевич! Вы что, меньше меня жить собираетесь?
ЭЛИЗА. А он?
АНТУАН. Только рукой махнул. Э, говорит, деревня!
ЭЛИЗА. И где?.. Где эта бумага?
АНТУАН. Не знаю. Он ее писал, переписывал, вычеркивал, что-то вставлял. На следующий день снова над ней работал. Он ведь с детства хотел стать писателем. Вот и писал.
ЭЛИЗА. И все своей рукой?
АНТУАН. Так он другими частями и не может.
ЭЛИЗА. Прямо камень с души свалился.
БЕРГЕНС. Я намедни молоко приносил, так он тоже этой бумагой занимался.
ЭЛИЗА. Завещанием?
БЕРГЕНС. А то чем же. Говорит, над третьим вариантом работаю. Мне эти листы показал. Все исписано, и все по-разному.
ЭЛИЗА. Хороши дела! А даты хоть ставил?
БЕРГЕНС. Не могу знать – глазами слабоват. Смотрел издалека.
АНТУАН. Да не волнуйтесь, мадам. Найдем все три варианта. Что мы, в лесу живем? Чай не иголка. Всего одиннадцать комнат.
ЭЛИЗА
АНТУАН. Прямо сейчас и займусь. Слава богу, теперь меня некому дергать по пустякам.
БЕРГЕНС. Будто бы Теодор Эмильевич тебя дергал. Твой хозяин был серьезным человеком. Вчера, например, спрашивал меня, как здоровье? Что думаешь о ценах? По мелочам никого не дергал.
АНТУАН. Да тебе-то откуда его знать? Ты пришел и ушел… а нам тут доставалось, не при покойнике будет сказано… Прости господи, что вырвалось.
ДОРИАН. Да-да, Антуан, придержи язык.