– Понеслась! – бросил клич Алехандро. – С этой секунды – меньше алкоголя, меньше вечеринок и больше Овидия!
Послышались несколько робких смешков. Саломон протянул Лусии ключ и ярко-красную карточку.
– Вот тебе ключ от лаборатории и карточка, по которой ты в любое время сможешь входить в здание университета. Теперь ты – официальный член нашей группы.
Раздались короткие аплодисменты, а Лусия почему-то вдруг почувствовала странное волнение.
– Пойдем прогуляемся, – сказал Саломон, когда они вышли из университета. – Я хочу тебе кое-что показать.
Было пять часов пополудни, и на улице быстро темнело. В узких улочках Старого города становилось все холоднее. Они прошли совсем близко от знаменитого Дома с ракушками, где фасад был обшит тремя сотнями раковин гребешков, и Лусия поняла, что он ведет ее тем же путем, что и утром: на улицу Книготорговцев. Но возле витрины «Галатеи» они не остановились, а прошли дальше, к портику исторического здания университета, и вошли в монастырь, где восемь дней назад Саломон Борхес узнал, что ДИМАС кое-что обнаружил.
Лусия подняла голову, чтобы полюбоваться огромной секвойей, устремленной в небо между фасадами домов. Имей она более обширные знания в архитектуре, заметила бы, что здесь доминировал стиль эпохи Возрождения с примесью готики и характерных черт мудехарского[30] искусства. И восхитилась бы потрясающим стрельчатым сводом, под которым только что прошла, перед тем как войти во внутренний двор.
– Сюда, – сказал Саломон, повернув направо, на колоннаду, опоясывающую монастырь.
У подножия широкой лестницы он задержался и указал ей на барельеф, высеченный на каменной балюстраде.
– Это лестница шестнадцатого века, у нее три марша ступеней. И три барельефа с изображением трех этапов человеческой жизни: юности, зрелости и старости. На первом барельефе – юность: мавританские пляски, атмосфера праздника, шуты, куртизанки, жонглеры… В общем, аллегория всех опасностей и соблазнов, что подстерегают юного студента, и разгула страстей, которые познаются в этом возрасте.
Он поднялся по первому маршу лестницы и указал на второй барельеф, составляющий с первым прямой угол.
– Второй барельеф – это зрелость, с ее извечным противостоянием Добра и Зла. Добро изображено в виде мужчины, оседлавшего женщину, что символизирует контроль над страстями. А Зло – это женщина, оседлавшая мужчину, то есть метафора греха.
Профессор заметил, как поморщилась и нахмурилась Лусия.
– Да, я знаю… по меньшей мере это гм… существует. Но, наверное, не следует разрушать шедевр шестнадцатого века из-за одного маленького барельефа, а? Ведь только варвары уничтожают создания предшествующих цивилизаций во имя собственных ценностей. И потом, где гарантия, что наши ценности не подвергнутся пересмотру в следующие столетия?
Он поднялся выше, к последнему барельефу.
– А третий барельеф символизирует победу над страстями и над Злом. На нем изображен всадник, вонзающий копье в быка.
Саломон повернулся к Лусии, стоя на целый марш лестницы выше и доминируя в наступающей темноте. И в этот самый миг она увидела его таким, каков он есть: мудрый старик, принявший множество сражений и мечтающий об отдыхе, но сознающий, что ему предстоит еще одно сражение, самое опасное из всех.
– Наши студенты, замечательные, преданные члены моей группы, пребывают на первом барельефе. Ты, Лусия, – на втором, на барельефе зрелости. А я… я вхожу в пространство третьего барельефа – старости. Хотя иногда у меня и возникает впечатление, что я не умею управлять своими страстями и в душе ощущаю себя юношей… – Профессор криво усмехнулся. – Но нас прежде всего интересует
Саломон спустился на марш, оказавшись вровень с ней, и Лусия ощутила мятный запах его дыхания. И вдруг заметила, что он дрожит всем телом. Может, от холода? Во взгляде его были тревога и напряжение.
– Мы – всего лишь его маленький театр, его марионетки, – произнес Саломон до предела напряженным голосом. – Держу пари, что он близко… Ближе, чем когда-либо…