Vagina obscura. Анатомическое путешествие по женскому телу

И она, в отличие от Фрейда, считала, что анатомию можно изменить.

Через несколько дней после операции Мари проснулась от пения дроздов в саду[76]. Стоял прекрасный день, солнечный и ясный. Утром 24 апреля врач снял ей швы. Она шла на поправку. «Уверена, что Хальбан проделал отличную работу! – взволнованно писала она Фрейду. – Что касается дальнейших результатов, то придется подождать!»[77]

Мари рассчитывала, что сможет покинуть санаторий «Лев» к середине недели, примерно в то же время, когда Фрейд выпишется из санатория, где он восстанавливался после ряда операций на челюсти, пораженной раком. Однако к 28 апреля она так и не уехала. В ее операционную рану попала легкая инфекция[78]. Она гордо сообщала, что сама контролировала противовирусное лечение, и была настроена оптимистично: «Я считаю, что, судя по ряду признаков, уже могу заявить: операция прошла успешно».

Фрейд тем временем все еще не навещал Мари. В письме он поздравил ее с «героическим поступком» и дал понять, что у него нет времени на нее, пока она идет на поправку. Помимо прочего, добавил он, кажется, что она больше не нуждается в нем. Его отвержение сильно задело Мари. Он был единственным человеком в ее жизни, заменившим ей отца, кому удалось разглядеть в ней интеллектуальный и творческий потенциал, – и он бросил ее: такого она не могла перенести. Через несколько недель Фрейд все же уступил. Но когда он навестил ее, он все равно был недоволен ее решением. И она сама начала в нем сомневаться. Неужели она совершила ужасную ошибку?

Вскоре она вернулась в Сен-Клу. Ее сад стоял в цвету, но это не тронуло ее. Через две недели ее обуяло мечтательное смятение[79]: она видела сны о Боге и небесах, хотя ни в то ни в другое не верила. Ей начало казаться, что она совершила большой грех, хотя и в него она не верила. «Прискорбно, что я не угодила вам, но еще более прискорбно, что я не угодила себе, – писала она Фрейду. – Вы пробудили меня, как мы будим лунатика, поймав его за руку». Пребывая в невротическом состоянии, она писала: «В этом было что-то почти психотическое». Хотя ей было 45 лет, она вновь почувствовала себя маленькой боязливой девочкой.

Мари многое поставила на кон той операции. Как обычно, она совмещала работу и удовольствие. Она утешала себя мыслью, что скоро они с Хальбаном смогут вместе опубликовать статью, в которой опишут хирургическое вмешательство и наблюдения за другими прооперированными женщинами. Если все пройдет успешно, другие врачи захотят освоить этот метод, и он получит широкое распространение. «Я скажу ему, что только одно может удовлетворить меня: совместная работа над тем, что нам еще нужно сделать», – писала она Фрейду. Если другого не остается, у нее хотя бы будет академическая самореализация, и ее имя запомнят.

18 мая Мари сообщила Фрейду кое о чем примечательном: volle befriedigung, или «полном удовлетворении»[80]. «Теперь это происходит легко, и вот что интересно: я почти разобралась, откуда взялось это ощущение, как если бы оно не было мне ранее знакомо», – писала она, возбужденно перескакивая с немецкого на французский. Казалось, ее долгие поиски завершились.

Увы, это было не так. Тот опыт стал либо иллюзией, либо счастливой случайностью. Позже она сообщила, что операция прошла неудачно и ей так и не удалось достичь долгожданного результата.

Хирургическое вмешательство не принесло Мари удовлетворения. И для других женщин операция Хальбана – Нарджани не прошла так, как планировалось. Мари сначала утверждала, что у пяти женщин результаты были положительными, но позже назвала свой первоначальный отчет «преждевременным и ошибочным»[81]. Ни одной женщине не удалось «переместить» свой оргазм во влагалище. Для большинства «клитор продолжал оставаться доминирующей эрогенной зоной», писала она. Одна женщина, «разведенная, 35 лет», была возмущена тем, что вообще допустила подобную операцию. До этого она могла испытывать оргазм, только сидя сверху на партнере. Теперь же у нее имелась воспалившаяся рана – и никакого потенциала для нового оргазма. Мари отметила, что «у этой женщины был исключительно ярко выражен комплекс мужественности». Это, вероятно, не улучшало ситуацию.

Но спустя два года она снова взялась за дело. «Для меня прибегнуть к психоанализу – значит сдаться, а мне 46 лет, – писала она в своем дневнике. – Я подумываю о второй операции. Неужели я должна отказаться от секса? Работать, писать, анализировать? Но меня страшит целомудрие». Заметив, что «чувствительность там, откуда был перемещен клитор, сохраняется», она решила еще раз лечь под нож. В 1930 году Хальбан приехал в Париж для повторной операции. Кроме того, какое-то время Мари страдала от болезненного отека фаллопиевых труб, или сальпингита, который на несколько недель приковывал ее к постели. Хальбан в итоге не только переместил ее клитор, но и удалил матку и яичники, ускорив приближение менопаузы.

Пройдя через все это, Мари продолжила работать над своей теорией женской сексуальности. Однако, к недовольству Фрейда, она отказалась отречься от своего клитора, а вместо этого сосредоточилась исключительно на этом женском «фаллосе» и его способности получать удовольствие. «Доля женщины в сексуальном удовлетворении, видимо, вытекает из той самой мужественности, которая присутствует в женском организме», – писала она. Мари считала, что маленькой девочке с самого начала необходимо иметь некий «остаток мужественности», чтобы «эротизировать ее», – но не очень много, чтобы она не слишком зациклилась на клиторе и позже смогла перенести удовольствие на влагалище.

В ноябре 1934 года Мари отправилась в Букингемский дворец. Ей было 52 года, в уголках глаз появились морщинки, в прическе пробивалась седина. Официальным поводом для путешествия была свадьба ее племянницы Марины, дочери Николая, принца Греции, с герцогом Кентским. Но во время свадьбы она тайком отправилась в лондонские кабинеты Британского психоаналитического общества с лекцией о женской сексуальности. Перед преимущественно мужской аудиторией она без тени смущения выступала за «гармоничное взаимодействие» клитора и вагины[82]. Она рассказывала о женской боязни пенетрации и о том, что женщины воспринимают удовольствие не какой-то «определенной зоной», а всем телом в целом.

Мари вела двойную жизнь. Для своей королевской семьи она была тетушкой, заботливой пожилой дамой и «великолепной старушкой»[83], по словам одного ее друга-психоаналитика. Для коллег – уважаемым, хотя и чудаковатым, экспертом в вопросах женской сексуальности. Если учесть ее вечное стремление найти удовольствие в пенетрации, о Мари часто вспоминают, когда речь заходит о страстном желании и неудовлетворенности. Ее зацикленность на оргазме даже подтолкнула скульптора Константина Бранкузи создать в ее честь блестящий бронзовый фаллос, известный под названием «Принцесса Х.». Но это восприятие не совсем верно. Мари не стремилась отказаться от своего клитора или покорно принять ситуацию, а наоборот, хотела объединить два мира. «Человечеству, – писала она в книге «Женская сексуальность», – иногда удается достичь счастливых компромиссов».

Но в своей жизни она так и не нашла этого единства. Хотя она проповедовала эротическую гармонию, чувство разделенности своего «я» не покидало ее. Оно считывалось в двойственности ее идентичности, мужской и женской; и в ее жизненном пути (она мечтала быть врачом, но в итоге стала наследницей); и в ее теле, покрытом шрамами от операции, которую она считала необходимой, чтобы соответствовать гендерным нормам своего времени. Ее путь был извивающимся ручьем – в поисках интеллектуальной самореализации, но с вечными преградами в виде требований общества.

Операция не помогла ей возвести мост между двумя ее «я». Но и психоанализ, похоже, тоже.

Ученые сожалели, что Чарльзу Дарвину, теоретику естественного отбора, не посчастливилось повстречать на своем пути монаха-ботаника Грегора Менделя и познакомиться с его работой по генетике гороха[84]. Еще при жизни Дарвина он описал механизм теории естественного отбора, увязав его с передачей генетического материала через дискретные единицы, известные сегодня как гены. А Дарвин всю жизнь терялся в догадках, что стоит за его великой теорией наследственности, но так и не смог найти ответа. Точно так же при всей своей начитанности Мари не была знакома, например, с трудами анатома Георга Кобельта. Иначе она бы быстро осознала свою ошибку.

Мари ограничивало не непонимание психоанализа, а ее (и ее врача, и остального мира) недостаточное понимание женской анатомии. Она принимала свой клитор за миниатюрный пенис. Но то, что считала жемчужиной, было лишь вершиной айсберга: головкой клитора, эквивалентной головке пениса. Так же, как пенис имеет основание, которое простирается глубоко внутрь, клитор находится на вершине невидимой империи, дворца из нервов и кровеносных сосудов, соединенных под его поверхностью.

Фрейд заблуждался: клитор и влагалище – не два отдельных органа, которым суждено существовать в вечном конфликте. Они связаны нервными окончаниями и тесно переплетены судьбами. Они – неотъемлемые части одного и того же. Клитор – как подводный вулкан; пирамида, по большей части погребенная в песке; медуза-паук, пропускающий свои пощипывающие щупальца в каждую щель женского таза; сооружение из мощного чувствительного материала, до которого так и не добрались хирурги Мари Бонапарт.

Эротическая гармония, как оказалось, уже существовала внутри нее. Она просто не знала, как ту разглядеть.