Внезапно в мою спальню открылась дверь. Бесшумно вошел Бабай. Как всегда, спокойный и немного бледный. Острый взгляд светло-голубых глаза остановился на младшем брате.
— Выйди, — спокойный тембр голоса неожиданно не вызвал во мне ни единой отторгающей или нервозной реакции.
Вал обеспокоенно глянул на меня, затем молча кивнул и ушел, закрыв за собой дверь. Я никак не могла подавить в себе рыдания. Это был какой-то снежный ком, он разрастался и несся вниз на сумасшедшей скорости.
Во взгляде Бабая не было того сожаления и тревоги, что так отчетливо читались мною в глазах Вала. Спокойствие и решительность.
— Сколько еще планируешь жалеть себя? — холодным беспощадным тоном спросил меня Бабай, держа руки за спиной и глядя прямо в глаза.
— Я не жалею себя! — в горле заболело от собственного крика.
Бабай даже не шелохнулся. Чуть нахмурившись, он двинулся неторопливым твердым шагом в мою сторону.
— Можешь отрицать столько, сколько влезет. Но правда другой не станет. Полегчало? Отомстила?
— Нет, не полегчало! Нет! Не отомстила! — я сжала руки в кулаки. — Я настолько слабая, что даже не смогла отомстить за смерть собственной семьи! Какой смысл в моей никчёмной жизни?!
Бабай замахнулся и отвесил мне пощечину. Сильную. Болезненную. Звонкую. Моя голова резко дернулась в сторону. На несколько секунд и в спальне, и в моих мыслях застыла звенящая тишина. Отрезвляющая боль паразитом расплылась по всей щеке, захватывая висок.
— Первое и, пожалуй, единственное, что ты должна уяснить, — в голосе Бабая ощущался такой стальной холод, что почудилось, будто со мной говорит не человек, а робот. — Жизнь — это всё, что у тебя есть.
Я прижала ладонь к горячей щеке. Боль продолжала мелкими иголками виться под кожей, плавно перебираясь к затылку. Эта пощечина оказалась настолько неожиданной и болезненной, что моя истерика ощутимо ослабла. Шок придушил ее.
— Не обесценивай ее, — Бабай убрал мою руку от лица и жестко взял двумя пальцами за подбородок. — Если бы ты прикончила Прокурора, то он всё равно выиграл. Ты стала бы ничем не лучше его. Ты этого хочешь? — немигающий тяжелый взгляд светло-голубых глаз неотрывно смотрел на меня.
— Нет, — сглотнув, тихо почти беззвучно ответила я.
— Тогда живи, мать твою, — Бабай крепче сжал мой подбородок. — Всем на зло.
Я доверчиво смотрела на Бабая и почти не дышала.
— Вы ошиблись, — с ресниц снова сорвались слёзы. Но эти слёзы уже были не злыми, а горькими. — Нет во мне породы и стержня тоже нет.
— Я никогда не ошибаюсь, Злата, — спокойным уверенным голосом ответил Бабай. — Никогда. Ты просто еще слишком молода. Это нормально. Я был таким же в твои годы. Все мы.
— Мне страшно, — всхлипнув, созналась я и беспомощно уткнулась лбом в грудь Бориса Аристарховича.
Он отпустил мой подбородок. Не отошел назад, но и не обнял. Снова был лишь наблюдателем.