– Нет. Но я слышал о вас от своего отца. Мне тогда было двенадцать лет.
– О, так это было, очевидно, уже много лет спустя после нашего отлета, – вырвалось у меня, – и нас еще помнили? Странно.
– Не думаю. Странно скорее то, что вас забыли. Ведь вы же знали, как будет выглядеть возвращение, хоть и не могли, конечно, все это себе представить?
– Знал.
– Кто вас ко мне направил?
– Никто. Вернее, Инфор в отеле. А что?
– Занятно, – сказал он. – Дело в том, что я не врач, собственно.
– Как!
– Я не практикую уже сорок лет! Занимаюсь историей космической медицины, потому что это уже история, Брегг, и, кроме как в Адапте, работы для специалистов уже нет.
– Простите, я не знал.
– Чепуха. Скорее я должен вас благодарить. Вы – живой аргумент против утверждений школы Милльмана, считающей, что увеличенная тяжесть вредно влияет на организм. У вас даже нет расширения левого предсердия, ни следа эмфиземы… и великолепное сердце. Но ведь вы это сами знаете?
– Знаю.
– Как врачу, мне нечего добавить, Брегг, но, видите ли… – Он был в нерешительности.
– Да?
– Как вы ориентируетесь в нашей… нынешней жизни?
– Туманно.
– Вы седой, Брегг.
– Разве это имеет какое-нибудь значение?
– Да. Седина означает старость. Никто сейчас не седеет, Брегг, до восьмидесяти, да и после это довольно редкий случай.
Я понял, что это правда: я почти совсем не видел стариков.