Благотворения щедролюбивого царя лились широким потоком, ибо, по выражению историка, Константин «с утра и до вечера изыскивал кому бы оказать благодеяние и благотворение» (4, 27). Евсевий так описывает деяния щедролюбивого государя: «Он раздавал много денег бедным, оказывал благодеяния приходившим к нему за помощью иноверцам, а нищих и брошенных на произвол судьбы, собиравших милостыню на площадях приказывал снабжать не только деньгами, но и необходимой пищей и приличной одеждой; тем же, которые прежде, жив хорошо, впоследствии испытали неблагоприятную перемену обстоятельств, помогал с еще большей щедростью, оказывал истинно-царские благодеяния, например, дарил земли. О детях, подвергшихся несчастью сиротства, заботился он вместо отца; участь жен, испытывающих беспомощное вдовство, облегчал собственным покровительством; а дев, лишившихся родителей и осиротевших даже выдавал замуж за известных ему и богатых людей, и делал это, наперед дав невестам все, что нужно было для приданного» (1,43). Особенно много делал Константин благотворений в день Пасхи. Константин, скажем мимоходом, ввел обычай, чтобы в пасхальную ночь по всем улицам Константинополя возжигались высокие восковые столбы, «как бы огненные лампады», так что «таинственная ночь становилась светлее самого светлого дня», а лишь только наступало утро, царь ко всем неимущим простирал свою благодеющую десницу, раздавал им всякого рода подарки (4, 22). С такой щедростью раздавалась милостыня царем и по случаю брака его сыновей (4, 49).
Развлечения царя носили характер скромности, благоразумия и полезности. К любимым его развлечениям принадлежали: езда верхом, прогулка пешком, гимнастика, фехтование. Все эти полезные развлечения он позволял себе до глубокой старости. Они предохранили его от болезней и дали ему возможность до конца жизни сохранить юношескую бодрость (4, 53). Они-то настолько укрепили его силы, что он в молодости однажды вышел на единоборство со львом и остался победителем. По случаю радостных событий в семействе мы видим Константина гостеприимным хозяином, душой общества. Он делал распоряжения о пирах и обедах. Сам угощал роскошными снедями гостей. Здесь выходил навстречу поездам мужчин, там приветливо принимал хороводы женщин. Так было, когда справлялась свадьба детей Константина (4, 49). Веселье царило во дворце и на улицах, но к нему не примешивалось ничего нескромного и соблазнительного.
Оканчивая характеристику христианского государя со стороны религиозной и нравственной, скажем о последних днях жизни и кончине его. Последние дни и кончина Константина служат достойным завершением христианской и благочестивой жизни этого императора. Еще задолго до смерти Константин начал приготовляться к ней. Так, Константин построил в Константинополе храм в честь двенадцати апостолов. Храм украшен был двенадцатью ковчегами во славу лика апостолов, а посреди этих ковчегов устроена была гробница. Сначала оставалось неясным, зачем здесь поставлена гробница, а потом это разъяснилось. Оказалось, что эту гробницу воздвиг себе Константин еще задолго до смерти (4, 60). Мысль о смерти стала предметов напряженного размышления для Константина, как скоро он начал чувствовать, что конец его недалек (4, 55). А когда постигла его предсмертная болезнь, он всецело предался религиозным упражнениям. Известно, что в древние времена церкви христианской многие принимали крещение в зрелых летах или даже в старости. Происходило это из опасения, как бы соделанными после крещения грехами не прогневать Бога и не лишиться Его милостей. К числу таких лиц принадлежал и Константин. Впрочем, как сейчас увидим, у царя была и другая причина, побуждавшая его повременить с принятием крещения. Лишь только Константин почувствовал, что телесные силы его ослабевают и кончина его близка, он с ревностью начал изливать молитвы перед Богом, исповедовать свои грехи и учащенно преклонять колена (4, 61). Это было в городе Елеонополе, где он лечился теплыми ваннами. Отсюда ввиду сильного упадка сил царь переправился в Никомидию, где и воспринял св. крещение. (Иные западные, как светские, так и церковные историки, не сочувствующие деятельности Константина, проникнутые рационалистическими наклонностями, желая поставить в неловкое положение православную Церковь, причислившую Константина к лицу своих святых, останавливаются особенным вниманием на том факте, что император крещен в Никомидии; а так как известно, что в это время никомидийским епископом был Евсевий, человек арианского образа мыслей, то указанные историки с торжеством объявляют, что, значит, Константин крещен арианином и есть арианин. Но Евсевий историк не говорит, что Константин был крещен Евсевием Никомидийским, а ясно утверждает, что он крестился от «собора епископов» (4, 61). Из кого состоял этот собор – неизвестно. Весьма вероятно, что в этом соборе участвовал и Евсевий Никомидийский, но едва ли ему принадлежало первенствующее место здесь. Константинополь весьма близко от Никомидии, поэтому есть все основания полагать, что патриарх столицы св. Александр приехал на собор ввиду важности дела, и занял на соборе первенствующее место. Правда, Александр был очень стар, но ведь он прожил после того еще три года, управляя Церковью. В одном семинарском учебнике по гражданской истории (А. И. Цветкова) мы прочли известие, что Константина крестил Евсевий Кесарийский. Откуда составитель мог занять такое странное сведение? Конечно, ниоткуда. Евсевий Кесарийский тщательно отвечает, сколько раз он виделся с Константином, и не упоминает, чтобы он виделся с последним перед смертью его. Полагаем, что семинарский ученый прочел где-нибудь известие, что Константин крещен Евсевием Никомидийским, соблазнился этим, и не думая много, превратил Евсевия Никомидийского в Евсевия Кесарийского, известного церковного историка. Поступлено хоть и остроумно, но уж никак не похвально…
Перед крещением умирающий император сказал речь такого содержания: «Пришло желанное время, которого я давно жажду и о котором молюсь, как о времени спасения. Пора и нам принять печать бессмертия, приобщиться спасительной благодати. Я думал сделать это в водах реки Иордана, где в образ нам принял крещение сам Спаситель, но Бог, ведающий полезное, удостаивает меня этого здесь». Приняв крещение, Константин «ликовал духом, обновился и исполнился радости и живо почувствовал действие благодати». Он «оделся в царскую одежду, блиставшую подобно свету (белую), и опочил на ложе, покрытом белыми покровами, а багряницы – этого царского отличия – не хотел уже касаться» (4, 62). Потом «возвысив голос, он вознес к Богу благодарственную молитву и в заключение сказал: теперь я сознаю себя истинно блаженным, теперь я достоин жизни бессмертной, теперь я верую, что я приобщился божественного света». Константин скончался в день Пятидесятницы, 337 года (4, 63–64).
Еще при жизни своей Константин получил в Церкви христианской наименование Равноапостольного; это наименование с тех пор навсегда упрочилось за ним в христианской истории (4, 71). А жизнеописатель Константина, церковный историк Евсевий, воздал ему честь, наименовав его «Великим». (Евсевий. Похвальное слово Константину, гл. 1).
С этим именем Константин известен в истории всемирной. Кроме того, Евсевий дает ему другие почетные названия, например, «чудо-царь» (3, 6) и проч.
Константин Великий является самым типическим лицом из числа христианских византийских монархов. Все, в чем проявлялась религиозность первого христианского императора, в чем выражалась его христианско-нравственная жизнь, в чем обнаружилась его любовь к Церкви и преданность священноначалию – все это стало с тех пор образцом для подражания преемников Константина на Византийском престоле. И хотя ни один из последующих венценосцев византийских не повторил своей жизнью и деятельностью Константина, не сделался таким полным воплощением религиозно-нравственного духа христианского, каким был первый византийский монарх, но многие из них несомненно шли по его стопам, подражая в большей или меньшей мере первообразу истинно христианского царя. Усвоить те или другие черты религиозно-нравственной жизни Константина было задушевным стремлением лучших византийских монархов. Такие византийские императоры, как Феодосий Великий, Феодосий Младший, Маркиан и особенно супруга его Пульхерия, Юстиниан Великий, Маврикий, Константин Погонат, Ирина, Феодора (IX в.), Василий Македонянин, Лев Мудрый (Философ), Константин Порфирородный (Багрянородный), Алексий I Комнин – были, по мере возможности носителями и выразителями религиозных свойств основателя восточной столицы Римский империи. Некоторых из упомянутых нами византийских царей и цариц, как известно, Церковь причислила наравне с Константином Великим к лику святых. Идеал истинно благочестивого христианского царя слился нераздельно в сознании позднейшей истории с именем Равноапостольного Константина; поэтому, когда хотели похвалить какого-либо византийского государя, то всегда говорили: «Он – второй Константин». Так возглашали отцы четвертого Вселенского собора, желая почтить благочестивую деятельность императора Маркиана.
Язычество и христианство по их влиянию на питомцев греческих и латинских школ II, III и IV веков
(Исторический очерк)
Задача и цель сего очерка. Благожелания и напутствия, с какими отправляли в школы язычники и христиане детей своих; разность благожеланий и напутствий языческих от христианских; стремления, с какими языческие и христианские юноши поступали в школы, и разность этих стремлений. – Характеристика преподавателей языческих школ; непривлекательные стороны учительского персонала этих школ; приятную противоположность представляли христианские наставники в своих школах. – С какими предосторожностями христианские юноши поступали в школы языческие? Какими общими правилами руководствовались, поступая в них? Что в особенности делало эти школы неопасными для их духовно-нравственного преуспеяния? – Изучение юношами разного рода наук в языческих школах: словесности или литературы, ораторского искусства, философии, истории, а также астрономии, естественной истории и медицины; важные недостатки в преподавании особенно словесности и ораторского искусства; христианские юноши в отличие от языческих усвояют из всех наук лишь полезное и здравомысленное; каким образом они достигали этого? Общий взгляд на цель, к которой стремились христианские юноши при изучении наук в языческих школах. – Дисциплина языческих школ: распущенность и беспорядки в школах: от чего они зависели и куда приводили? Христианские юноши сами для себя создают правила дисциплины и верно следуют им; заботы христианских императоров о водворении правил доброго поведения в школах. – Нравственное состояние языческих школ: печальная картина нравов языческих школьников; противоположная картина нравов христианских школьников; пример дружбы христиан сотоварищей по школе. – Плоды школьного образования христианских юношей: их высокое умственное развитие, твердость в убеждениях, сила воли, строгость жизни. Насколько во всем этом христианские юноши разнились от своих сотоварищей язычников? – Послесловие.
Господь Иисус Христос в одной из своих кратких, но глубоко внушительных притчей, указывая на имеющее вскоре последовать распространение христианства в мире, говорил: «Царство небесное подобно закваске, которую берет женщина и кладет в три меры муки, причем закваска заквашивает все смешение (тесто)» (Мф. 13, 33). В этой притче под царством небесным разумеется христианство и христианское учение с его благотворным влиянием на жизнь человека; под женщиной – церковь христианская – ее служители и вообще все ревнующие об успехах христианства; под мукой – все человечество с различными сторонами деятельности. Закваска всегда берется в небольшом количестве (мал квас), но она имеет такую силу, что оказывает свое действие на сравнительно большое количество муки и вообще смеси; так и христианство, хотя оно и представлялось на взгляд неверующих иудеев и язычников ничтожным явлением, однако же своим влиянием «заквасило» все человечество, преобразовало его мысли, чувства, всю жизнь с ее многоразличными проявлениями. Далее, закваска производит свое действие не вдруг, а мало-помалу, со значительной степенностью; так совершало свое действие в мире человеческом и христианство: оно постепенно и почти незаметно преобразовало все отношения человека. Историк, наблюдая ход распространения христианства в мире, невольно поражается глубоким соответствиям между предполагаемым в притче Христа распространением христианства и действительным осуществлением этого дела в самой истории рода человеческого. Христианство постепенно изменяло все человеческие отношения, подобно тому, как это бывает с закваской в отношении смеси теста. Христианство не вдруг, например, положило свою печать на многоразличные учреждения, созданные язычниками в течение многих веков, а потому долго не поддававшиеся благотворному действию христианства. К числу таких учреждений историк имеет полное право отнести языческие школы; эти школы позже других учреждений языческих подвергаются освящающему и очищающему действию христианства. Это и понятно. Наука с многоразличными ее разветвлениями обязана своим происхождением язычникам, она преподавалась в школах языческих, преподавалась языческими учителями и по книгам языческого происхождения; конечно, и дух преподавания был языческий. Все это долго так и оставалось, потому что христиане не имели возможности закрыть эти школы, власть в римской империи (в I–III в.) принадлежала язычникам, не имели и желания (в IV в.) закрывать языческие школы: ведь школы давали человеку одно из лучших благ – образование. Что же нужно было делать христианам при таком положении вещей, когда с одной стороны они желали дать своим детям надлежащее образование, а с другой должны были опасаться вредного влияния школ на тех же детей? Открывать свои школы, школы христианские? Но легко это сказать и пожелать, но не легко было сделать. Христиане действительно стали открывать свои школы, с христианскими учителями и христианским преподаванием, но таких школ в первое время было немного. Это зависело главным образом от того, что слава языческих школ не вдруг померкла; христиане сочли более целесообразным противодействовать вредному влиянию языческих школ на учащихся в них христианских детей другим способом: они устроили дело так, что христианские дети, учась в школах языческих, выносили отсюда все полезное, отстраняясь от всего вредного, усваивали лучшее и отметали худшее. Каким образом происходило это, по-видимому, мудреное дело, разъяснение этого и составляет предмет нашего очерка. Поставив себе такую цель, мы в тоже время в возможно ясных чертах изобразим состояние языческих школ, чтобы таким образом видеть, какое влияние оказывало язычество на питомцев школ и какое, напротив, христианство на тех же питомцев. Мы увидим, что язычество не давало питомцам школ того, чего можно и должно требовать от школ; оно извращало и представления питомцев и пагубно действовало на их нравственность; с другой стороны увидим, что христианство и только христианство могло спасать питомцев этих школ от вредного влияния на них язычества, одно христианство просветляло их мысль и давало твердые устои для их нравственности. Мы берем для своего исследования II, III и IV века, потому что в это время особенно ясно выступает та сильная борьба между воззрениями языческими и христианскими, какая имела место в святилищах науки, труднее всего поддававшихся влиянию христианских начал – в греческих и латинских училищах римского государства.
Уже сама цель, с какой отправлялись в школы дети язычников и дети христиан, была в значительной степени неодинакова. Отправляя своих детей в школы, родители язычники желали одного, а родители христиане – другого; сами дети, если они были язычники, искали и ожидали от школы одного, а если христиане – другого. В те времена, о которых мы говорим, в языческом обществе и в языческих семействах на науку, как науку, смотрели как на нечто второстепенное и служебное, вся цель воспитания заключалась в том, чтобы доставить детям материальное обеспечение в будущем и подготовить их к общественной жизни; и отцы с нетерпением ждали того времени, когда дети их сделаются способными к занятиям, обещавшим богатство и славу. Об истинном образовании и знании, приобретаемых через школы, мало заботились. Из школ спешили броситься в жизнь. (Шлоссер. Всемирная история. Рус. пер. 1862. Твор. IV, стр. 330–331. См. также: Кожевников «Нравственное и умственное развитие римского общества во II веке», стр. 106. Козлов, 1874).
Язычники держались грубо-житейских взглядов на задачу школы, а потому вот с какими напутствиями и внушениями отпускали своих детей в школу: «Учись, – внушали они мальчику при отправлении его в школу, – чтобы сделаться славным, особенно старайся отличиться в искусстве красноречия, ибо это искусство ведет к приобретению почестей и богатств». Это было «единственным правилом» для неопытного мальчика, это было последней «целью, с какой отдавали в школу» язычники своих детей. (Блаж. Августин. Исповедь, кн. 1, гл. 9).
Язычники, отдавая своих детей в школу, желали, чтобы из мальчика вышел «изящный человек». Но что разумелось под именем изящного человека? Пустой щеголь, гостинный болтун. Вот как понимали язычники изящного человека: «Изящный человек тот, кто искусно причесывает свои волосы, тот, от которого всегда пахнет корицей, кто насвистывает мелодии из александрийских и испанских танцев, кто расставляет свои гладкие руки, как будто собирается танцевать; изящный человек тот, кто целый день сидит между креслами дам и постоянно напевает какой-нибудь из них на ухо, кто пишет и получает записочки, кто знает, кто в какую девицу влюблен; изящный человек – тот, кто беспрестанно перебегает от одного пиршества к другому и кто выучил наизусть родословную знаменитых бегунов в цирке. Вот что значит быть изящным человеком» по представлению язычников. (Фридлендер. Картины римских нравов. Том 1, стр. 214. Перев. СПб., 1873. См. Августин. Исповедь, кн. 1, гл. 10).
Видеть таким своего сына желал каждый отец, каждая мать языческого семейства. К этой цели должны были вести наука, образование и школы. По сознанию одного языческого учителя, школа и действительно в особенности бралась отучать питомцев от провинциальных манер и приучать их к светской ловкости: «вместо вяхирей, делала голубями». (Письмо Ливания к Василию Вел. Творения Василия Вел. в рус. пер. Том VII, стр. 340).
Родители, понимая по-своему цель науки и задачу школы, не считали возможным обойтись без того, чтобы со своими неразумными требованиями не обращаться и к учителям, которым они вверяли образование детей. Такая неразумная притязательность нередко выводила из терпения учителей и они «жаловались на несправедливое притязание и глупое тщеславие родителей»; а один из таких учителей (Орбилий) написал «целую книгу жалоб на суетность и неразумие родителей». (Фридлендер. Картины римских нравов, стр. 153, 155).
Не то видим у христиан. Христиане совсем не с той целью посылали своих детей в школы, с какой язычники; совсем не то внушали своим детям, когда отдавали их в школы, и если выражали свои желания перед учителями своих детей, то это были желания, совсем непохожие на неразумные желания и требования языческих родителей. Посмотрите: есть ли что общего между тем напутствием, с каким отпускали в школу язычники своих сыновей, и теми святыми благожеланиями, с какими благочестивый христиан IV века отправлял своего сына в школу того времени? Благочестивый отец говорит своему сыну: «Следующая песнь да будет тебе от меня напутствием. Вождем и в слове и в жизни своей имей Христа – Слово, которое превыше всякого слова. Не дружи с человеком порочным и негодным: зараза проникает и в крепкие члены. Добродетели своей (пожалуй) не сообщишь другому, а срамота его жизни падет и на тебя. Избери себе товарищем целомудрие, и им одним увеселяйся, чтобы преступная любовь не изгнала из тебя любви добродетельной. Одно предпочитай превосходству в слове мудрый навык всегда быть совершенным». (Письмо Никовула отца к сыну. Твор. Григ. Богослова в рус. пер. (1-е изд.). Том V, 290-1).
Тот же благочестивый христианин обещает своему сыну на прощанье, что молитва родительская всегда и везде будет сопутствовать сыну: «положившись на свои собственные и родительские молитвы, внушает отец сыну, усердно неуклонно и с лучшими надеждами стремись, сын, куда желаешь. На нашу жизнь призирает Божье око». (Там же, стр. 239.)
От будущих наставников своих детей разумные христианские родители далеко не того требовали, что требовали родители язычники. Не о том заботились они, чтобы наставники делали из их детей «изящных» молодых людей, приучали их к приятным манерам, а о том, чтобы они «самым ревностным образом» занялись своим делом, чтобы «они оказали ту милость юношам, которая заключается в приучении нравов их к добродетели»; чтобы они зорко смотрели за питомцами, так как «глаз наставника есть уже безмолвный урок». (Письмо Григория Богослова к Элладию. Твор. Григор., т. VI, 225).
ebooksa