— Вставай, горе ты мое луковое, — тянула к нему руку мать. Сейчас Дмитрий это знал совершенно точно. Ему помогала подняться на ноги его мама, Екатерина Андреевна Кобылина, что сейчас вместе со всеми провожала в последний путь своего мужа.
В памяти Дмитрия возникло знание и том, что батя его, Алексей Кобылин, последний год лихоманкой мучился. Прицепилась к нему проклятущая болезнь еще во время последнего похода на крымчака. Как вернулся воин домой, сразу же обезножил. Стал лежма лежать, к постели прикованный. Каждую ночь его судороги скручивали, хрипы в груди душили, вздохнуть не давали. И чего только супруга не делала, все было без толку. Припарки ставила, разными дедовскими отварами поила, знахарей и бабок-ведуний к нему водила. Даже вызвала из города иноземного дохтура. Целых три рейхсталера серебром этому нехристю отдала за горстку пилюль и баночку вонючей микстуры. Тоже не помогло.
Остальное Дмитрий додумал уже в дороге на кладбище, когда вместе с остальными помогал нести тяжелую дубовую домовину. Получалось, что именно продолжительная тяжелая болезнь отца, мелкопоместного дворянина, окончательно разорила их и без того хилое поместье. На пропитание и лечение мать спустила все, что было скоплено и привезено с войны в качестве добычи. Ничего ценного толком и не осталось кроме отцовского оружия и старого боевого коня, с которыми теперь он, новик поместной сотни, вместо отца должен был через год явиться на смотр.
— Совсем нихера нет. Гол, как сокол.
Парень с горечью оглядывал с кладбищенского пригорка свою деревушку. Покосившиеся избенки, пронзительно вопившие о безнадежной нищете, так никуда и не делись. Возле некоторых из них копошились сгорбленные крестьяне: кто чинил прохудившуюся крышу, кто подпирал оглоблей покосившийся сарай, кто собирал молодую весеннюю травку для похлебки. Еще с пяток мужиков с раннего утра ушли на озеро рыбачить. Глядишь полведерка карасей притащат, ушицу можно будет сварить. Только вряд ли с уловом придут. С их снастями — крючками из костей и корней, веревками из гнилых нитей — разве что наловишь. Пусто это.
А когда-то, как Дмитрию удалось узнать из своей «местной» памяти, сельцо было хоть и малое, но доброе. Жило здесь двадцать или тридцать крепких семей, которые и бортничали, и рожь сеяли, и зверя всякого били, и даже болотной рудой промышляли. Тогда дворянин Кобылин только-только привез молодую супругу на новое место, что было пожаловано ему за службу. Начали обживаться здесь: дом поставили, хозяйство наладили. С первого похода воин привез добычи и полон, а супружница подарила ему к этому времени дочку с сыном. Казалось бы, нужно было жить и радоваться. Только не случилось этого.
Живший у них в соседях, помещик, жадный до ужаса Федор Скуратов, глаза на их деревеньку положил. Раз и два он пытался купить ее у Кобылина. Сулил серебро, обещал со службой помочь. Без толку. Больно прикипел воин душой к этим местам. Супруга его тоже никуда уезжать не хотела. С той поры Скуратов и затаил на них злобы. Стал пакостить, благо был до этого дела большой охотник. То воеводе в город кляузу напишет, то заезжих купцов от соседа хитростью отвадит, то чужих крестьян до полусмерти излупцует. Как отце Дмитрия слег от лихоманки, вообще, худо стало. Скуратов сюда стал, как к себе домой ездить. По-хозяйски, во главе целого десятка военных воинов по этим землям приедет. Пугать начинает каким-то долгом, что он когда-то в незапамятные времена Кобылину дал. Про несусветные суммы вещает…
— Задница, б…ь! Вельзевул, твою мать, ты куда меня забросил⁈ Еще бы рабом для полного счастья сделал…
Сидел Дмитрий на бугорке свеженасыпанной могилы и загибал пальцы, считая свои первоочередные проблемы. Номер раз: на дворе весна, на носу посевная, а пахать не на чем и сажать нечего. Если на это махнуть рукой, то потом можно будет с голоду ноги протянуть. Зерно для посадки сейчас, перед посевной, выйдет поистине золотым, а денег для его покупки нет от слова «совсем». Из коней для пахоты имеется только боевой жеребец, который совсем не приучен к сохе. Проблема номер два: его крестьяне, да и они с матерью не доедают. Можно даже сказать, что голодают. Что это за еда пустая похлебка с травой и корешками, а иногда с парой дохлых рыбок? Про мясо уж и не вспоминали. Забыли, как выглядит и как пахнет. Время сейчас голодное: в лесу еще ничего не выросло, не созрело, зверье после зимы исхудавшее и осторожное. Продукты оставалось лишь купить, на что снова требовались средства. Деньгу нужны были и для оплаты мифического долга Скуратову, который уже совсем обнаглел. Грозился оставшихся крестьян забрать в счет уплаты долга. Словом, замкнутый круг получался, где одно увязывалось с другим, то — с третьим, а последнее — с первым.
Сидел на могиле в раздумьях, пока не замерз. Значит, пора было возвращаться. Сиди — не сиди, дела сами собой решаться не будут.
— Давай, сынок, тятьку твово и мово мужа помянем, — уже дома сели они за стол с немудреной едой: тюрей в большой миске, подгнившей репой кусками, пучками дикого лука, вчерашним куском личинки и маленьким караваем хлеба из последних запасов муки. Собственно, большего-то у них не было. Почитай и это было за счастье. Голодного весне было. — Я вина, что осталось с последнего похода мужа, а ты водички. Успеешь ещё зелена вина пить, — подвинула неказистую глиняную кружку. Мол, тебе это.
Парень, тяжело вздыхая от всего этого окружающего мира, поднял кружку и залпом опрокину в рот. Тут же едва с лавки не слетел! Рот и горло полыхнуло огнем! Какая к черту вода, спиртяга галимая! Причем градусов восемьдесят — девяносто не меньше.
— Ты что, сынок? Не в то горло попало али водица не свежая? — всплеснула руками женщина, видя отхаркивающегся сына. — Добрая ведь водичка была. Машка поутру на ключ ходила. Я сама пила.
Дмитрий же, широко открыв обожжённый рот, пытался продышаться, напоминая брошенную на землю рыбу. В голове же крутились самые разные ругательства, которыми он по-всякому поминал Дьявола. По всему выходило, что этот рогатый посмеялся над ним. Пообещал одно, дал другое. Что, выходит, способность его толком слушать не будет? На какой хрен тогда это ему нужно?
— Горе ты моё луковое… Непутёвый… Водички-то выпить не можешь… Все у тебя вкривь и вкось, — причитала тем временем женщина, ещё прикладываясь к бокалу с вином. Потом с печалью смотрела на образа. — Что же нам таперича делать? С голову помирать, сложив руки, али на паперть идтить? Совсем ведь житья не стало. Что же так, Господи? То засуха и земля не радит, то лихоманка привяжется, то соседушка со своим паскудством… — вздыхала женщина, жалуясь на свою судьбу. — Эх, судьбинушка моя горькая…
Смотреть на убивающуюся женщину, было невыносимо. Бедная женщина вытерпела за эти месяцы столько, сколько не каждому здоровому мужику выпадает. Дмитрий терпел, сколько мог, пока его не прорвало.
— Матушка, матушка, — он схватил ее ладони и крепко сжал их в своих. А голосу придал столько уверенности, сколько мог. — Все обязательно изменится. Слышишь меня? Все обязательно изменится. Я клянусь тебе всеми святыми, что ты не будешь больше голодать. Я… Я все исправлю.
Екатерина Андреевна удивленно вскинула брови. Видимо, не ожидала такого порыва от непутевого сына. Все время был телок телком, от которого лишнего слова не дождешься. Она в ответ тепло улыбнулась. Протянула руку и, как в детстве, взъерошила волосы на его макушке.
— Я достану деньги, — с этими словами он выскочил из избы на улицу.
В его голове уже созрел план, как заработать начальный капитал для старта. Память реципиента, услышанное от матери и додуманное самим быстро сложились в довольно четкий и стройный план по решению одной из самых насущных на этот момент проблем — проблемы с продовольствием. Раздобыть продукты решил самым немудренным и, главное, простым способом — продать алкоголь. В принципе, все казалось понятным и ничего не обещало проблем: превратил воду в нечто алкогольное и пьющееся, отвез это в ближайший кабак (про их существование узнал в доме) и продал. Решил — сделал.
ebooksa