– Слышь, шумят, колобродят каждый о своём, – язвительно произнес Алексей Михайлович. – Нигде от них спасу нет. Я уже приказал двери войлоком обить и сафьяном обшить, всё равно слышно. Тут как-то Федя Ртищев принёс мне свой переклад с фряжского учёного мужа Маккиавели, «Государь» называется. Умно писано: всяк государь одинок, как сирота. Если и можно с кем по душам поговорить, то только с Богом, а среди человеков собеседника государю нет. Всяк из людишек норовит вырвать у царя что-нибудь для себя.
Алексей Михайлович сел в кресло, посмотрел на примолкшего Хитрово, улыбнулся и громко вымолвил, обращаясь к комнатному стольнику, который немым истуканом стоял возле двери:
– Степан, кликни дьяка Волюшанинова!
Дьяк резво вошел в комнату и привычно ткнулся лбом в пол.
– Указ готов? – спросил Алексей Михайлович.
– Готов, великий государь!
– Тогда иди и объяви для всех с крыльца. И ты, Богдан, ступай!
Хитрово нагнулся к милостиво протянутой царской руке и, жарко дыхнув, поцеловал потную ладонь Алексея Михайловича.
Выйдя из царской комнаты, дьяк Волюшанинов преобразился, стал выше ростом, могутнее статью, свиток с царской грамотой, который он нёс на вытянутых руках, заставил бояр окольничих и думных дворян отшатнуться к стенам и освободить дорогу государеву глашатаю. Следом за Волюшаниновым шёл слегка остолбеневший от происходящего Хитрово, а за ними двигались лучшие люди. Их появление смело с крыльца площадных стольников и стряпчих. Дьяк развернул начало грамоты и громко стал выкрикивать:
– Божьей милостью Царь и Великий Князь, Алексей Михайлович, всея России Самодержец, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондинский и Государь и Обладатель повелел за многия труды, за Керенскую службу, за городовое и засечное строительство, да за Карсунскую службу и засечное строительство пожаловать полкового воеводу и стольника Богдана Матвеевича Хитрово в окольничие и дать ему восемьдесят рублей и триста четей земли в каждом поле в Царевом Сенчурске!
А тебе, страднику, – провозгласил дьяк вырывавшемуся из рук стремянных стрельцов Дубровскому, – ни в какой чести не быть, за облыжные наветы великий государь велел тебя послать в тюрьму!
Вскинувшегося было Дубровского дюжие стрельцы замяли и поволокли прочь от царского крыльца.
Стоявшие на крыльце лучшие люди стали возвращаться в переднюю, скоро должно было начаться заседание думы. Расталкивая стольников, к Хитрово протиснулся брат Иван.
– Наша взяла! – горячо воскликнул он, стискивая Богдана в своих объятиях. – Иди, брат, скоро государь выйдет. Сразу возвращайся домой, я всех своих оповещу. Ох, и пир сегодня закатят Хитрово!
В палате, где должно было начаться думское собрание, царила обстановка важной серьёзности. Сначала бояре заняли свои места на лавках возле стены, и ближе всех к трону – князья Черкасские, Воротынские, Трубецкие. За боярами степенно заняли свои места окольничие, за ними – думные дворяне и дьяки.
Хитрово вошёл в палату, и все устремили на него взгляды. Одни смотрели на него как на выскочку, худую кость, случаем вошедшего в милость царю. Другие, это были думные дворяне, которым окольничество вряд ли светило, злобясь, ему завидовали. Единственным, кто обрадовался Хитрово, был Федор Ртищев. С ним рядом и сел на парчовую лавку новый окольничий.
Двери палаты отворились и, бережно ступая, в неё вошел государь, а за ним, отстав на полшага, следовал дворецкий боярин Морозов. Все поднялись и поприветствовали царя земным поклоном. Он сел в кресло в углу палаты и зорко оглядел собравшихся.
– Все ли на месте? – спросил Алексей Михайлович. Опоздавших, тем более отсутствующих, он строго наказывал.
По думе прошелестел легкий шорох, все завозились, запереглядывались. Думные дьяки, которым садиться не полагалось, вытянув шеи, начали пересчитывать думцев по головам.
– Нет князя Григория Ромодановского, – возвестил дьяк Гавренев.