— Да так, поведал ему, что куры требуют круглосуточного присмотра, — пожал я плечами.
— Понятно, опять у тебя какие-то разборки с врагами? Судя по твоему самодовольному виду, ты снова остался в плюсе. Но раз так, почему ты всё ещё торчишь на месте? Мы же собирались успеть прогуляться к фонтану, — она принялась без устали тараторить.
— Вика, давай чуть притормозим с болтовней и претензиями, — я осмотрел её серьёзным взглядом. — А то сейчас отправлю тебя в Пруссию.
— Ты это серьёзно? — она больше ничего не произнесла, но её приподнятые брови говорили за всё остальное: чисто женский приём, выражающий немало.
Чёрт, а я-то думал, что сработает, как с Машей. Совсем вылетело из головы, что Вика сама из Пруссии.
— Ну… тогда в Китай, — отмахнулся я. А почему бы и нет? Попытка не пытка.
В ответ она недовольно хмыкнула и, крутя бёдрами в обтягивающем платье, молча скрылась из виду. Ясно: Пруссию и Китай вычеркиваем…
— Ублюдок! Чертов ублюдок! — не переставал твердить граф Леонид Розянский, который когда-то тоже поставил свою подпись под договором Добрынина. Глаза его налились кровью, к тому же он изрядно выпил. Он сидел, покачиваясь взад-вперед, в центре собственного кабинета, который теперь напоминал поле боя, — все вокруг было разнесено вдребезги, и в этом разгроме виноват он сам. В воздухе ощущался тяжелый запах сырой бетонной крошки, смешанный с резким спиртовым душком.
Супруга, войдя в кабинет и отчаянно теребя пальцы, выглядела просто убитой горем, из последних сил сдерживала слезы.
— Леня, к тебе тут пришли, — тихо произнесла она, обращаясь к мужу.
Но граф взбесился еще сильнее, будто в него вселился какой-то одержимый бес: он захлебывался собственной яростью, лицо пылало яркой красной краской, а изо рта, казалось, летели брызги слюны. Вскочив на ноги, он опрокинул единственный уцелевший стол, с грохотом швырнув его в сторону.
Его до глубины души потрясло известие о том, что Протектор решил взяться за дело Добрынина. Розянский, подобно остальным, стремился объединиться и раздавить Добрынина, чтобы не оказаться в долгу ни перед ним, ни перед Империей. Никто и помыслить не мог, что Протектор, казалось бы, гроза и судия всей аристократии, станет сотрудничать с этим человеком. Для аристо это прозвучало словно удар молнии среди ясного неба, и у многих нервы начали сдавать не на шутку.
— Не буду я ничего платить! НИ-ЧЕ-ГО! — заорал он, лишившись остатков здравого смысла, и принялся размахивать руками так, будто не прочь был и оторвать их. — Задушу этого сучонка собственными руками, и всё тут!
Жена его вдруг совсем побелела, став похожей на призрака; она попробовала его унять, но и сама не могла совладать с накатившим отчаянием: руки дрожали, а голос заметно срывался.
Тяжелые шаги зазвучали в коридоре, проникли в кабинет, и даже в состоянии полупомрачнения Розянский сумел сообразить, что сюда вошли люди при полном параде: на них были строгие смокинги с эмблемами Протектората на лацканах. Граф прищурился, пытаясь лучше разглядеть их сквозь пелену своего пьяного угара.
— Любопытные речи вы ведете, господин Розянский, — произнес мужчина в центре строя, с аккуратно зачесанными назад волосами и абсолютно непроницаемым взглядом черных глаз. — Говорите, платить не будете? А ведь это может быть расценено как преступление, — эти слова прозвучали спокойно, почти холодно, пока он, никуда не спеша, протирал очки аккуратным платочком.
И тут Леонид застыл столбом, словно его приковали к полу. На миг в голове всплыло горькое раскаяние за все, что он совершил: и за то, что позволил себе напиться до невменяемости, и за то, что подписался под проклятым договором, и даже за то, что выбрал жену, которая, по его мнению, никогда вовремя не доносила до него важные сведения.
Граф ощутил, как сердце судорожно колотится, а легкие не хотят пропускать воздух. Теперь, когда люди Протектора пришли к нему вплотную, сомнений уже не оставалось: вырваться ему не представлялось возможным.
То, что платить по долгам всё равно придется, сомнений не вызывало. Даже если его упрячут за решётку, процесс взыскания не прекратится. Это было неизбежно…