— Слушай, Добрыня, я ведь только сегодня поняла, что Вика, и правда, настоящий друг, — выпалила она. — Она ради меня сегодня выставила себя совсем не в лучшем свете. Знаешь, не каждый бы на это пошел.
— Я рад за вашу дружбу, но надеюсь, больше такое не повторится.
— Да ладно! Ты же у всех на глазах кишки Павликовскому вспорол средь бела дня. Нас даже по новостям показывали. Это был не день, а какое-то безумие, — возмутилась она.
— Я устраняю врагов нашего Рода, а не ерундой занимаюсь, — ледяным взглядом посмотрел на нее, и она не стала больше со мной спорить.
Войдя в душ, я был рад, что остался наконец один и могу спокойно подумать, а подумать было о чем… Мне нужна очередная идея, и неплохая: с ходу такие на ум не приходят. С суровым задумчивым видом я шмякнул себе на ладонь детский шампунь с надписью «Не щиплет глазки» и начал намыливать голову. Потому что я не закрываю глаза даже в душе, чтобы всегда быть начеку.
Приведя себя в порядок и отлежавшись дома, мы все вместе на следующий день дружно выдвинулись в сторону академии. Вика маялась с похмелья и отказалась есть: аппетита не было, но мы с Машей плотно позавтракали и чувствовали себя прекрасно.
Припарковав тачку возле академии, я вышел на улицу в солнцезащитных очках и открыл дверь Вике и Маше. Погода стояла отличная: ни жарко, ни холодно. Я поглядел на парковку, ища знакомые лица среди одногруппников. Но, видимо, многие уже были в здании, а те, кто только подъехал, как и мы, почему-то даже не скрывали, что избегают встречи с нами.
Увидев одного из своих знакомых однокурсников, я махнул ему рукой издали, но тот при виде меня широко расширил глаза и умчал на всех парах в корпус, даже учебники из рук вывалил по пути.
Я, конечно, примерно догадываюсь, что бы это все значило, но, по правде сказать, логики в их поведении все равно маловато. Презирают меня? Боятся? Но с какой стати? Бред чистой воды, как по мне. И пока мы шли в свой учебный корпус, приметил нашего юного журналиста в очках. Я схватил его за подтяжки на брюках, а он весь скрючился от страха.
— Слушай, не помню, как тебя звать, любознательный ты наш обозреватель академии, — я широко улыбнулся ему. — Но не подскажешь, какая у нас сейчас пара и почему остальные так странно косятся в мою сторону?
— Не убивай меня, пожалуйста! — взвизгнул он. — Обещаю, все расскажу и перестану рисовать про тебя комиксы.
— Комиксы?
— Ну да, я делаю комиксы про тебя, и они неплохо расходятся по академии. Если что, часть доли твоя, — быстро он залепетал.
— И в каком же свете ты меня там выставляешь? — нахмурился я.
— Да ладно тебе, это ж просто шутки, комиксы всего лишь, — журналист весь съежился.
Я глянул на сестру с Викой и спросил, знали ли они про эти комиксы. Обе закивали и захихикали. А потом Маша и вовсе показала мне фотку сначала одной страницы. На ней очень реалистично изобразили нашу буфетчицу Антонину Семеновну: она была жутко напугана и кричала, а перед ней простиралась чья-то огромная тень. На следующей странице оказалось, что тень моя, и была надпись типа от моего лица: «Не бойтесь, сударыня, я не по вашу душеньку: сегодня съем только куриные котлеты и сервелат.»
В следующей сцене она мне отвечает, мол, сервелат кончился. Маша перелистнула дальше, и я увидел, как на новой картинке опять говорю: «Простите, Антонина, но я отсидел целых шесть пар, и если после такого сервелат не идет ко мне, то я сделаю его сам.» Ну а потом я делаю сервелат из нашей буфетчицы.
— Значит, любите вы тут хоррор-комиксы, — произнес я вслух и поднял очкарика за подтяжки высоко вверх. — Ну так вот как мы поступим: начинай-ка делать комиксы про себя, и учти, если не будут смешными — сам станешь сервелатом. Понял?
Он испуганно кивнул, а Маша с Викой поскорее убежали вперед, избегая встречаться со мной взглядами.
— И еще, раз уж ты продавал комиксы, где я главный герой, то чтоб деньги с выручки были у меня к вечеру.