— Да поймите вы! — видать, с собеседниками у бывшего бухгалтера было совсем плохо, раз он стал со мною откровенничать. — Нас одних туда никто не пустит!
— А надо?
— Вы что, так и хотите всю свою жизнь прожить среди этой… серости? В глухой и беспросветной тоске?
— Ну, я что-то не тосковал раньше уж слишком-то… А почему вы думаете, что там, в этих ваших Ивпропах, жить лучше? Вы это сами видели?
— Видели другие. Вполне достойные люди, которым можно верить. Да и газеты надо читать, понятное дело, что не советские.
— Немецкие?
— Других-то нет!
— Так врут все в газетах-то…
— Это в советских врут! А немцы — культурная нация, им врать зазорно!
— Не знаю. Языками не владею, а потому и сказать ничего не могу. Да и зачем вам я? Почти инвалид…
— Я дядьке верю! Сказал он, что ходить будете, значит, будете.
— Так это еще когда будет-то…
— Будет! Тогда и поговорим, есть у меня к вам предложение одно.
— Какое же?
— Вы ведь водить машину можете?
— Могу чинить, могу и управлять, — пожал я плечами. — А что?
— Да так… есть у меня одна мысль. Заодно и с немцами подружимся, они хорошую услугу помнят! Так что выздоравливайте, а там всем работа найдется. И вам, и мне, и даже девчонке этой… как ее зовут, кстати?
— Вроде Аней звать. Не знаю точно, она же не ко мне ходит, а к Хрисанфу.
— Зачем?
— Молоко ему носит. У них тоже кто-то там заболел, вот они молоком-то и расплачиваются.