– Не бойся, Влас. Горыныч может помочь.
Он боялся не за себя, он боялся за женщину, которую прижимал к груди, которая, возможно, больше не человек.
– Он ее не тронет. – В голосе Грини не было уверенности. Власу так казалось.
Не тронул. Обнюхал двумя своими живыми головами, оскалился, тихо зарычал. Влас дернулся, кажется, лишь глазом моргнул, а Гриня уже не стоял сзади, Гриня уже прикрывал его от Горыныча. Видели ли остальные этот трюк? По всему выходило, что не видели, потому что о чем-то переговаривались.
– Она своя, – сказал Григорий и без страха ухватил Горыныча за среднюю голову. Горыныч снова оскалился. В глазах его полыхал дьявольски огонь. И Влас приготовился защищаться, голыми руками, зубами рвать эту нежить, если только посмеет, если только дернется в сторону Стеллы.
Не посмел, перестал скалиться.
– Она такая же, как я, – сказал Гриня шепотом, а потом добавил: – Будет, если ты ей поможешь продержаться.
Откуда это? Откуда уверенность, что трехглавый пес захочет, а главное сможет помочь?
– Влас, не мешай. – Теперь Гриня смотрел прямо ему в глаза. Теперь в его собственных глазах полыхал этот дьявольский огонь. Или не дьявольский? – Доверься мне, Влас.
И он доверился. Он доверился Грине еще там, в кабинете фон Клейста. Что уж теперь? Только сердце все равно перестало биться, когда над бескровным Стеллиным лицом завис красноглазый череп. Власа окатило холодом, ресницы покрылись инеем. И его собственные, и Стеллины. А потом Стелла вздохнула. Он ясно почувствовал этот вздох. Впервые за все время он почувствовал, что она не мертва. А Горыныч уже отступил, растворился в темноте. Гриня тоже отступил, отошел к ребятам.
Наверное, этот холод от мертвого дыхания мертвого пса так и был с Власом до самого конца, потому что тепло, исходящее от жарко натопленной печи в первые мгновения причинило едва ли не боль. Отпустило не сразу. Кажется, прошла целая вечность.
За эту вечность в доме Тимофея Ивановича изменилось все. За эту вечность Соня со сдавленным счастливым криком бросилась на шею Митяя, и он прижал ее к себе сначала неловким, а потом по-мужски крепким жестом.
И целую вечность Гриня с Лидией просто стояли друг напротив друга. Гриня, ссутулившись, спрятав руки за спину, словно боясь сделать что-то неправильное и непоправимое. А Лидия… А Лидия вынимала шпильки из стянутых в тугой пук волос. И когда волосы эти золотой волной рассыпались по ее плечам, Гриня шагнул к ней навстречу. Она обняла его сама, осторожно, словно боясь обжечься. Она гладила его по лицу, а он стоял, зажмурившись. Это было что-то настолько личное, что Власу стало неловко и он отвернулся. У него и самого было свое личное, он прижимал его к груди и вслушивался в едва различимое, но уже различимое биение сердца.
А потом время, которое специально замедлилось ради тех, кто встретился, кто нашел себя этим серым ненастным утром, снова ускорилось. Жизнь, какой бы она ни была, забурлила, забила ключом.
Стеллу уложили в спальне и Влас не отходил от нее ни на миг. Остальным тоже нашлось дело.
Тимофея Ивановича похоронили на рассвете на берегу реки, отдали последний долг, проводили, как должно, по-человечески. И уже дома, сидя за круглым столом, молча выпили в память о нем по стопке самогона, найденного в неприкосновенных медицинских запасах доктора. Потом был военный совет. Им предстояло решить, как действовать дальше.
Гриня вошел в спальню, когда Влас придремал на своем боевом посту, мягко положил ладонь ему на плечо. Этого легкого движения хватило, чтобы Влас вскинулся, потянулся за оружием.
– Покурим, товарищ командир? – Гриня смотрел не на него, а на Стеллу, на ее уже очевидно заживающую шею. – Не бойся, она крепко спит.
– Откуда знаешь? – Ему хотелось курить просто невыносимо сильно, но оставлять Стеллу одну было страшно.
– Знаю. – Гриня пожал плечами. – Выйдем во двор. Есть разговор.
ebooksa