Мисс Моул

Размер сундука заставлял ошибочно предположить, что мисс Моул обладает обширным гардеробом. Однако и шкаф, и комод зияли пробелами пустых вешалок и ящиков, когда она развесила и разложила всю одежду, при этом в сундуке оставалось довольно много предметов, поскольку все сокровища мисс Моул путешествовали вместе с ней, и главным из них была модель парусника, чудесным образом заключенная в бутылку светло-зеленого стекла. Ханна бережно высвободила сосуд из ваты и, любуясь, водрузила на узкую каминную полку. Ей нравилось смотреть, как парусник вечно плывет в полном одиночестве, никуда не продвигаясь и никогда не утрачивая изящества; он навевал воспоминания об очень раннем детстве, когда стоял глубоко на каминной полке в гостиной, чтобы девочка не могла достать его, и сам по себе был загадкой и намекал на другие тайны. Вид парусника вызывал в памяти немногие картины, звуки и запахи, сохранившиеся от тех дней: басовитое жужжание пчел среди розовых кустов в жаркий полдень, поворот садовой дорожки, где за самшитовой изгородью рыскала опасность, хруст накрахмаленного передничка маленькой Ханны, звяканье молочных ведер и скрип отцовых кожаных бриджей на шнуровке.

Мне есть за что быть благодарной, подумала Ханна. Хорошо иметь такие чистые деревенские воспоминания, и поразительно, насколько прочным основанием они послужили в дальнейшей жизни. Сознательно или бессознательно, она всегда могла на них опереться, и какие бы мрачные и грязные периоды ни случались в ее жизни, корни уходили в здоровую почву, и росла она среди сладкого благоухания природы. Никто не любил городские улицы больше Ханны Моул, но втайне она испытывала удовлетворение от знания, откуда берутся вещи, необходимые надменным горожанам, которые все принимают как должное, и это давало ей ощущение постоянства в течении жизни, чего‐то прочного и настоящего в сравнении с ее беспокойным порханием с места на место и переменчивыми взглядами на то, кто она есть и кем могла бы быть.

Она как раз закончила переодеваться для очередной роли, на которую подписалась, когда в дверь постучали и на пороге снова возникла худенькая девочка, которую явно против ее желания отправили звать мисс Моул к ужину. Девочка слегка запыхалась, но было ли то от волнения, возмущения или просто подъема по лестнице, трудно было сказать.

«Малышку нужно откормить», – подумала Ханна, решительно улыбнувшись, и дала себе слово, что в один прекрасный день девочка сама будет искать предлог, чтобы постучаться в ее дверь. Даже сейчас в глазах ребенка блеснул интерес, когда она украдкой скользнула взглядом по паруснику в бутылке, и это Ханна тоже отметила в уме.

Если спальня оказалась приятным сюрпризом, то остальная часть дома была такой, какой Ханна ее и представляла. В холле витали запахи готовки, газовый рожок скрывался под абажуром из красного и синего стекла, и хотя в столовой на столе, накрытом к ужину, не было саржевой зеленой скатерти, порыжелый папоротник был и красовался под трехрожковой свечной люстрой. Один из плафонов переделали в светильник, и раскаленный газ пузырился внутри матового шара; два других рожка не использовались и торчали, как засохшие ветви на дереве; помимо этого столовая – все равно темноватая – дополнительно освещалась двумя обычными газовыми лампами по обеим сторонам камина, и огонь, сгорая, тихо шипел в белом и розовом шарах.

Все эту обстановку мисс Моул оценила наметанным глазом мгновенно и не успела лишь подтвердить подозрение, что видит на столе холодную баранину, как была перехвачена за руку молодой девушкой, которая подскакала к ней гарцующей походкой.

Когда Этель Кордер нервничала или радовалась, ее походка всегда становилась подпрыгивающей, и этим она напоминала Ханне неуклюжую, но норовистую молодую лошадку. Она сверкала зубами и белками глаз, что вместе придавало ей игриво-злобный вид, за который были в ответе особенности ее внешности. Редкие светлые волосы росли слишком высоко надо лбом, бровей почти не было, но при всей некрасивости в старшей хозяйской дочери горел лихорадочный огонь, который притягивал и удерживал внимание.

«Кто‐то лягнул ее в стойле или украл у нее овес, – думала Ханна, пока Этель пространно объясняла, как срочное собрание комитета задержало ее саму и отца. – Мне следует быть осторожной. А младшая выглядит как заморенный ослик. Счастье, что меня наняли на эту ферму». Ей хотелось погладить и успокоить обеих, сказать, что она сделает их пухленькими и счастливыми, если они ей доверятся. Хотелось заткнуть горелки, одна из которых булькала, как индюк, а две другие шипели, как пара рассерженных гусей. Ханна поняла, что для дочери фермера тут работы непочатый край, и хотя для себя мисс Моул никогда не выбрала бы это место, но здесь в ней нуждались, и мысленно она уже превращала холодную баранину в сытное рагу к завтрашнему обеду и избавлялась от пожухлого папоротника, как вдруг услышала желающий ей доброго вечера голос человека, чьи шутки взбодрили не одно швейное собрание.

– Так вы и есть мисс Моул, – сказал он, точно подобрав тон, подходящий для посланника миссис Спенсер-Смит, который не является самой леди, и Ханна, заранее предубежденная против проповедника, подумала, что он бегло оценил ее как пустое место: полезную, но неинтересную личность.

При всем желании, о мистере Кордере нельзя было сказать того же. Его высокий рост, густая шапка каштановых волос, чуть тронутых сединой, бородка клинышком, чуть светлее волос, вид физически здорового и энергичного человека и несомненно доминирующее присутствие заставили Ханну, стоявшую с прямой спиной, но несколько павшую духом, признать, что мистер Кордер тоже оказался своего рода сюрпризом.

Она смиренно села напротив Рут, служанка внесла блюдо с водянистой картошкой, а мистер Кордер взял разделочный нож и вилку. Этель замолчала, а Рут, кажется, и до этого не собиралась ничего говорить. Она сердито зыркнула на баранину и на мисс Моул по другую сторону стола, но усердно склонилась над тарелкой, когда отец начал говорить.

– Это прекрасный старинный город, мисс Моул, – заявил он, – полный исторических ассоциаций, здесь находится одна из красивейших приходских церквей в стране… Если вы, конечно, интересуетесь архитектурой, – добавил он тоном, намекающим, что это маловероятно.

Ханну так и подмывало спросить, какой эффект ее равнодушие может оказать на здание, но мистер Кордер не стал ждать заверений, что архитектурный шедевр в безопасности.

– Рут может как‐нибудь отвести вас полюбоваться ею. Может, в субботу после обеда, Рути?

– В субботу после обеда я играю в хоккей, – проворчала та.

– Ах да, конечно, эти твои игры, – добродушно усмехнулся мистер Кордер. – Ну, думаю, мисс Моул и сама сможет найти дорогу. Кафедральный собор не так хорош. Сам он меня не волнует, а вот зданием капитула мы гордимся. Вас, возможно, удивляет… – Он оборвал сам себя и спросил: – А кстати, где Уилфрид? Уилфрид приходится мне племянником, и предполагается, что он изучает медицину в университете, – пояснил преподобный для Ханны. – Ты не знаешь, где он, Этель?

Этель нервно вытаращила глаза.

– У него какое‐то дело, – выпалила она, и Ханна подозревала, что расчетливая улыбка Рут заставила сестру сердито воскликнуть: – Это правда, Рут! Он сказал мне об этом вчера.

– А я знала еще неделю назад, – холодно возразила девочка, и Ханна поняла: маленькая грубиянка намекает, что ее кузен загодя позаботился о том, чтобы не пересечься с мисс Моул в первый ее вечер.

Роберт Кордер приподнял брови, умудрившись при этом выглядеть вежливым, и сказал: