Мисс Моул

Мисс Моул сотворила из миссис Кордер личность, похожую на себя, но обладающую бо́льшими мудростью, добротой и терпением. Должно быть, ей самой сильно недостает этих качеств, мрачно думала Ханна, раз уж она, которая всегда гордилась умением принимать в людях и хорошее, и плохое с той же легкостью, с какой принимала любые их физические и умственные особенности, сознательно выбрала враждебное отношение к Роберту Кордеру. Развевающиеся фалды его пальто раздражали Ханну так же сильно, как работодателя, вероятно, раздражали ее колышущиеся юбки; она не верила в похвальбу широтой взглядов от человека, который насмехается над противоположными мнениями или попросту отмахивается от них и чей вечно поджатый маленький рот скрывают большие усы. Как большинство бездетных женщин, мисс Моул преувеличивала радости и преимущества обладания потомством, а Роберт Кордер, казалось, об этом и не задумывался. Он не был недобрым отцом; напротив, казался довольно благожелательным в рамках той привязанности, которую испытывал сам, но в выражении которой ограничивал дочерей; однако Ханна считала, что он воспринимает Этель и Рут как аудиторию, которая должна внимать его мыслям и вести летопись его деяний, и забывает, что у них тоже есть чувства и характер, если только проявления этих качеств вдруг каким‐то образом не досаждали ему.

Ханне его ласковые банальности были против шерсти, и ей нравилось находить подтверждение своей оценке личности преподобного, а тот редко разочаровывал: когда дела у него шли хорошо, он не мог удержаться, чтобы не похвастать, и тогда Уилфрид находил взгляд Ханны и чуть опущенными веками, приподнятой бровью или неестественно серьезной миной подавал знак через стол.

Мисс Моул находила покаянное удовольствие в самоконтроле. Начни она демонстрировать характер до того, как прочно утвердилась в должности, даже покровительство Лилии ее не спасло бы. Следовало убедить Роберта Кордера в своей полезности, прежде чем позволить ему подозревать, что она намного сообразительнее самого хозяина, вот и приходилось скрытничать: ведь у нее было еще и обоюдное соглашение с миссис Кордер, которое требовалось соблюдать. К тому же Ханне хотелось доказать, что и она обладает властью, и хотя мисс Моул высмеяла бы эту идею, но под тонким слоем наносного цинизма в ней кипел дух ярого реформатора. Она мечтала получше откормить Рут и хотя бы изредка видеть проблеск счастья на личике девочки, ослабить тревожность Этель и внести в дом хоть немного красоты. Поменять уродливую мебель – а тут миссис Кордер полностью промахнулась – Ханна не могла, но дружелюбие, юмор и веселье не стоят ни пенни. Ими были набиты пустые карманы мисс Моул, только и дожидаясь того часа, когда домочадцы с их нелегкими характерами протянут руку и возьмут предложенное, поэтому экономка не подгоняла ни себя, ни Кордеров, ни время.

Постепенно выяснилось, что работа Этель в миссии не отличается напряженностью, которую можно было предположить по плачевному состоянию дома. У старшей дочери случались всплески лихорадочной активности, она постоянно посещала клуб для девушек и периодически помогала отцу вести переписку, но потом, кажется, целыми днями не знала, куда себя приткнуть, и тенью следовала за Ханной по дому, как будто перспектива остаться в одиночестве приводила Этель в ужас. Она смотрела, как экономка работает, никогда не предлагая помощи, и проводила вечера, листая книжку, внезапно начиная и обрывая разговоры или занимаясь починкой и переделкой своих довольно безвкусных нарядов. Девушку отличала бесконтрольная страсть к ярким цветам и украшениям, и ее постоянные суетливые движения сопровождались бренчанием бус. Рут, хмурясь над домашними заданиями, умоляла сестру вести себя потише и однажды вечером спросила, почему нельзя разжечь камин в гостиной, чтобы мисс Моул и Этель перешли туда и оставили ее в покое.

– У нас нет средств на обогрев каждой комнаты в доме, – ответила Этель.

– У Дорис своя комната, у отца тоже, так почему мы все должны ютиться в одной? И кстати, деньгами теперь распоряжается мисс Моул, так что не суйся не в свое дело.

Экономка ничего не сказала. Это замечание, скорее всего, имело целью задеть Этель, но, по крайней мере, оно признавало существование самой Ханны, и, наверное, ее губ коснулась легкая улыбка, потому что Уилфрид, вошедший в этот момент, хлопнул в ладоши и воскликнул:

– А я‐то все гадал с того счастливого часа, как увидел вас впервые, кто вы такая, и наконец понял! Добрый вечер, Мона Лиза! И не притворяйтесь, что я не к вам обращаюсь!

Ханна покосилась на него и снова опустила взгляд.

– Все сходство из-за моего длинного носа, – сказала она.

– А вот и нет! Дело в вашей загадочной улыбке. В которой скрывается вся мудрость мира.

Этель растерялась и выглядела расстроенной. Рут на секундочку взглянула с любопытством, а потом ниже склонилась над учебниками и спрятала лицо в ладонях.

– Никак не могу вспомнить, – замялась Этель, – кто такая Мона Лиза.

– Некрасивая женщина.

– Тогда со стороны Уилфрида ужасная грубость, – в голосе Этель послышалось облегчение, – говорить, будто вы на нее похожи.

– Напротив, – возразил Уилфрид. – Может, она и не красавица, но нет на свете женщины очаровательнее.

– О! – обескураженно откликнулась Этель и, поерзав на стуле, метнулась прочь из столовой.

Уилфрид кивнул на дверь:

– Пошла справиться со словарем.

– Нет, – буркнула Рут, – она пошла к себе и будет греметь ящиками, выдвигая и задвигая их и часами перебирая вещи, отчего я не смогу уснуть. – Голос девочки звенел от обиды. – Почему бы тебе не быть чуточку умнее? – воскликнула она. – Если хочется сказать что‐нибудь сомнительное, разве нельзя сделать это в отсутствие Этель?