– В Шим-Биг, – говорит вслед Андрей Данилович, – мучение заключается в чувстве стыда.
Коридор второго этажа уже совсем плох. В полу зияют дыры, похожие формой на лужи, их приходится обходить по стенке.
Дверь открывается. Оказывается, прошло уже три года. Класс превратился в операционную. Горят софиты, стены затянуты белым.
Вокруг операционного стола. В одном из них легко узнать поэта Гугуку. Второй, может быть Моськин.
На столе лежит Адамковский. Его голое буро-жёлтое тело словно сделано из папье-маше. Дряблые веки накрыли глаза, морщинистое лицо перекошено страданием.
– Давай, – говорит Гугука, – режь!
Барсучонок хватает скальпель правой рукой и сжимает его так сильно, что пальцы белеют. Локоть по-прежнему ноет.
– Режь! – кричат люди в белых халатах.
Виктор смотрит на скальпель, но не знает, что делать. Резать? Пырнуть кого-то из санитаров? Или разодрать себе горло?
– Диана пришла! – раздаётся голос.
– Диана пришла!
Барсучонок открыл глаза.
Все были на прежних местах.
– Пропустите её, – негромко скомандовал Зарецкий. Снял очки в дымчатой оправе и начал протирать мятым серым платком.
На первом этаже шлёпнула дверь. Шагов он не услышал – только слабый стон старых досок. Диана умела ступать бесшумно.
Барсучонок прикидывал, где она сейчас. Вот сейчас она подошла к лестнице, начала подниматься. Первый, второй, четвёртый…
Барсучонок перевёл взгляд на лестницу. Диана стояла там.
Он неё пахло гарью так сильно, что он различил запах даже у себя в углу.
Она по-прежнему была в школьной форме гимназии. Шлем тоже был знакомый – один в один со шлемами ОМОНовцев.
Только выражение лица отличалось.