Исполнение

— Вы не понимаете, — Громдан с усмешкой покачал головой, — даже если виновника вам предоставят, закованного в колодки, и топор в руки вложат, и скажут, что вы сейчас свершите правосудие, вы всё равно не сможете его убить. Я знаю, о чём говорю. Сиреневые драконы правили нами больше тысячи лет, хотя я, конечно, этого времени не застал. И с нашей стороны тоже было много всякого, что доставляло драконам немало головной боли. И никогда драконы не пользовались правом смертной казни, хотя право такое у них было. Могло быть изгнание. Могло быть телесное наказание. В самых крайних случаях могли ослепить или отрубить руку. Но смертная казнь — никогда. Драконы просто не могут поступить так с теми, кого взяли под своё покровительство. Ваши отцы это знают — но не посчитали нужным вам этого говорить, потому что, скорее всего, считают, что такие навыки никому из драконов больше никогда не понадобятся.

— В очередной раз я слышу о том, какие драконы были чудесные и замечательные хозяева, — скептически ответил Дитрих, — и в очередной раз вынужден возразить: если бы всё было действительно так, то Убийца драконов никогда бы не появился на свет.

— Убийца, — покачал головой Громдан, — верил в то, что считал правдой. И верил так сильно, что решился на то, на что ещё никто и никогда не решался. Впрочем, даже если его правда и была таковой, она не могла быть единственной правдой на свете. Но к тому времени он уже настолько далеко шагнул за черту, что противиться его воле стало невозможно. И когда он говорил, что драконы — зло, которое надо уничтожить, все ему верили, просто потому что у них не было выбора.

Помолчав, эльф добавил:

— Так вы за этим ко мне пришли, господа драконы? Поговорить об Убийце?

— На самом деле нет, — покачал головой Дитрих, удивившись, насколько далеко может завести невинный вопрос про пропуска, — мы хотели поговорить о вас… Вернее, о вашем отце.

— А чего о нём говорить? — искренне удивился эльф, — я каждый год с ним вижусь в Синем Доминионе. Отец как отец. Главным шахтёром работает в своём посёлке. Выпить любит, в кости перекинуться любит. Работу свою любит, о подчинённых заботится. Хороший гном, и общение с ним мне приятно.

— И у вас вот так всё… просто? — не поверил Дитрих, — вы же выросли здесь, правильно я понимаю? И когда вы увиделись с ним в первый раз, у вас прямо так и возникло полное взаимопонимание?

— Ну, — уклончиво ответил эльф, перебирая пальцами карандаш, — первый раз оно, конечно, было не так хорошо. Батя даже растерялся. Он, как потом мне сказал, даже не догадывался о моём существовании. Впрочем, зная свою матушку, скорее всего, так оно и было. Но он честно пытался идти мне навстречу. О себе рассказывал, мной интересовался. И даже сюда приезжал один раз. Причём не через знакомых или по блату — а сам навёл справки, нашёл наш город и приехал сюда. Для горного гнома найти и заявиться в город подземных эльфов — это подвиг. Да и потом… много ли в таком случае можно требовать? Мы оба понимали, что того, что могло бы быть, уже не вернуть, зато ещё можно успеть что-то построить сейчас. Тут уже зависит от того, чего ты конкретно от этой ситуации ждёшь. Карист со своим отцом помириться так и не смог. Но у коренных эльфов это тяжело. У них так мозги устроены, как корни у деревьев: если с самого рождения привязанности не появилось, то потом, скорее всего, и не появится. А Кин со своим отцом так и вовсе знаться не хочет. Но там всё очень сложно. Спросите его сами, захочет — сам расскажет. А вы для чего всем этим, собственно, интересуетесь? В научных целях? — с усмешкой спросил он.

— Не совсем, — осторожно ответил Дитрих, — дело в том, что ваша матушка… в обмен на свои услуги желает… с моей помощью завершить свою… коллекцию.

— Так это же здорово, — неожиданно Громдан искренне обрадовался, — если у меня будет братец-дракон… о, как мы все будем счастливы, Дитрих, ты даже не представляешь…

Внезапно он умолк и уже новым взглядом посмотрел на Дитриха.

— Значит, вот что тебя гложет, дракон, не так ли? Боишься в один день оказаться чужим для своего ребёнка?

— Да. Очень боюсь, — ответил Дитрих, — я не сомневаюсь, что здесь у него будет всё, чего только можно пожелать, и что воспитание у него будет достойное. Но вот то, что однажды у меня с ним будут такие же отношения, как у Кариста со своим отцом… Мне даже думать об этом больно.

— Здесь я тебе ничего не могу посоветовать, — развёл руками Громдан, — когда я рос, мне как-то не приходило в голову задавать вопросы об отце. Банально не было времени. Ну а когда всё-таки спросил, мама рассказала о нём. И, раз уж у неё родился я, значит, в какой-то момент времени она его действительно любила и считала хорошим гномом. Но в большинстве своём она предоставила мне возможность самому с ним познакомиться и составить о нём впечатление. Так что не переживай, наговаривать на тебя плохого никто не станет. И когда твой ребёнок однажды прилетит к тебе и скажет: «Здравствуй, папа», дальнейшее будет зависеть только от тебя.

— Благодарю, — Дитрих кивнул и вместе с Меридией поднялся на ноги, — это был очень полезный разговор. Благодарю вас за откровенность.

— Всегда пожалуйста, — Громдан тоже встал проводить гостей, после чего поинтересовался, — вам никогда не говорили, господин дракон, что вы мыслите слишком взросло для своего возраста?

— Неоднократно, — с усмешкой ответил Дитрих, — всего вам хорошего…

Кинаэля они нашли в том же положении, что и в первый раз. Эльф-привратник поворчал, конечно, что из его пропускного пункта сделали проходной двор, но драконов всё же выпустил. И на поверхности Дитрих и Меридия почувствовали небывалое облегчение. Да, конечно, подземные эльфы оказали им очень тёплый и радушный приём, и все же открытого неба над головой для драконов не могло заменить ничто.

Несмотря на то, что уже вечерело, и овцы начинали беспокойно блеять, пастушок и не думал просыпаться. Впрочем, понять его можно. На него как раз падало вечернее солнце, приятно согревая, а надвинутая на глаза соломенная шляпка, в первый раз не замеченная, закрывала глаза от света. Драконы и сами любили побаловаться подобным, ведь погреться в лучах уходящего солнца для драконьего тела было наслаждением особого сорта, которое нельзя было передать словами.