— Вот не думал, что придётся изображать народных героев в подштанниках! — бормотал Листунов в некотором смущении. Роман Григорьевич на это махнул рукой и заявил, что после памятного случая на корабле ему терять уже нечего. Барышень здесь, хвала богам, вроде бы не наблюдается, значит, некоторая небрежность костюма вполне допустима. Конечно! Ему-то хорошо было рассуждать! Его-то бельё было дорогим, и больше всего напоминало костюм для британской игры в лаун-теннис: там, в Британии, мужчины в подобной экипировке не стесняются скакать даже на глазах у дам. Удальцев с Листуновым такой изысканностью похвастаться не могли, их нижние рубахи да порты на завязках изяществом отнюдь не отличались. Оставалось утешаться всё тем же: барышень на острове нет, и взяться им решительно неоткуда. Потому что легендарный Буян оказался меньше Рюгена раз в десять, и вид имел совершенно необитаемый.
Он вырастал из синя-моря, обрывистый и дикий, похожий на могучую гору с плоско срезанной вершиной. Далеко внизу о крутые прибрежные скалы с грохотом разбивались волны, кипели, как вода в котле. Округлая, заметно понижающаяся к центру равнина просматривалась от края до края, и всё, что имелось на ней, сразу бросалось в глаза; только восточная оконечность была скрыта пологом леса.
Вдалеке, точно посреди острова белело что-то массивное. Бел-горюч камень алатырь — догадался Тит Ардалионович. Эх, вот бы поближе посмотреть! Интересно, дозволит ли Роман Григорьевич?
На северном краю, на самом обрыве, возвышалось какое-то строение, вроде широкой, приземистой башни, окружённое пятью рядами колец, то ли выложенных чем-то, то ли вычерченных — издали не разобрать. Пожалуй, это было чьё-то капище.
Деревьев же, если не считать тех, что образовывали лес (судя по цвету зелени и форме макушек, хвойный), на острове росло не так много, они были беспорядочно разбросаны по равнине, стояли где одиноко, где небольшими кучками.
— Пожалуй, до ночи провозишься, пока все обойдёшь, — недовольно отметил Ивенский. — Надо было заставить волхва пойти с нами. Ему-то наверняка известно, где тут кощеев дуб.
— Сами отыщем, — возразил Тит Ардалионович. — Уж больно у волхва нрав дурной. Как глянет синющим глазом — мороз по коже. Ну его к богам!
…Долго искать не пришлось. Пошли наугад к ближайшему дереву справа, и Тит Ардалионович первым уловил, что к посвисту ветра стал примешиваться новый, неприятный звук, похожий на скрип несмазанного колеса. Только никакое это было не колесо. С мощной горизонтальной ветви огромного дуба, раскинувшего крону над самым обрывом, свисал на перекинутых кольцом цепях каменный сундук. Ветер раскачивал его, цепи истошно скрипели. Вот оно, древо Кощеево! Всего-то сотню шагов пришлось сделать до него.
— Ах, как ловко устроено, — умилился Роман Григорьевич. — Видно, нарочно, чтобы Иванам далеко не ходить, не утомляться… А в книгах пишут, будто Бессмертный свой дуб пуще глаза стережёт! Что-то незаметно!
— Это только говорится, будто стережёт, — снова, теперь уже на правах знатока, возразил Удальцев. — Это Ивана так запугивают. А про то, чтобы у него возникли какие-то трудности, кроме того, что живность начинает разбегаться, ни в одном сказе, ни слова. Никто на него не нападает, никто не пытается помешать. Спокойно достаёт сундук, и все дела.
Слова Удальцева звучали убедительно, но прежде чем приступить к завершающему этапу предприятия, Ивенский внимательно огляделся: а не лежит ли где поблизости мёртвое тело? По идее, должно было бы лежать. Исходя из показаний студента Таисьева, Роман Григорьевич составил для себя такую версию случившегося:
— Заговорщики выпускают Бессмертного в мир, и одновременно отряжают на остров Буян «специально выделенного Ивана», который либо в заранее назначенный момент, либо по сигналу руководства должен разрушить филактерию и дальнейшую деструктивную деятельность олицетворения Хаоса тем самым пресечь. Однако, Кощей, «стерегущий дуб пуще глаза», переигрывает своих освободителей: Ивана убивает и отправляется гулять по Руси, ничем и ничем не сдерживаемый… Да, версия была хороша, но подтверждения так и не нашла. И не в том дело, что тела первого Ивана не нашлось — оно могло просо упасть обрыва в море, а в том, что Удальцев оказался прав: Кощей и не думал нападать на охотников за филактерией. Не было под дубом ни стража, ни коварной ловушки — бери-не хочу, что плохо висит.
Окажись на месте наших героев обычные молодые люди — дураки, или, там, царевичи — наверняка именно так и поступили бы: кинулись на дуб с налету, и в результате лишь вмешательство чудесных животных могло бы спасти положение. Но опытные сыскные чиновники так не поступают, они привыкли обдумывать свои действия и предусматривать последствия оных.
— Подождите, Удальцев, — Роман Григорьевич умерил пыл подчинённого, уже собравшегося громоздиться на дерево. — Во-первых, не стоит никуда лезть, проще отстрелить цепь. Во-вторых, нужно решить, что станем делать, когда сундук расколется и из него прыснет всякая живность. Поддержкой зайцев, селезней и щук мы с вами не заручились, значит, придётся справляться самостоятельно. У вас имеются мысли на этот счёт?
— Имеются, ваше высокоблагородие! — бодро отрапортовал Удальцев, радуясь, что понял, наконец, свою историческую роль. — Я с юных лет весьма ловко стреляю по тарелочкам! Так что утку беру на себя. Если дадите мне ваш револьвер…
— А ваш-то где, позвольте спросить?
— Д…дома… В кабинете оставил… — заморгал глазами юный агент. — Я не думал, что пригодится за границей…
— Ах ты, господи! Ну, ладно, я сам виноват, не проследил… Допустим, я отдаю вам оружие, вы сбиваете утку. А зайца?
— Ой! — Тит Ардалионович совсем затуманился. — Сначала мишень на земле, потом в воздухе… Боюсь, не успею прицелиться.
— Да, сложновато… Я тоже хорошо стреляю, но две подвижные мишени — это риск, а рисковать нам нельзя. Иван Агафонович, у вас-то оружие при себе?