Но главное, конечно, сами ворота. Или воротное полотнище, как говаривали в старину. От одной опоры до другой расплеснулось сплошное металлическое кружево, и такое ощущение, будто не сковано оно и не сварено, а отлито целиком, причем каждый его изгиб опять-таки не повторен ни разу.
Сказать, что я был поражен, — ничего не сказать.
— Почему не спросишь, как открыть? — послышался исполненный самодовольства голос Бори.
Действительно, металлическое плетение казалось вполне себе монолитным, и стыка между створками не наблюдалось.
— Как?.. — выдохнул я.
— Ближе подойди.
Я подошел.
— Руку приложи.
В центре композиции наподобие паука в паутине располагался плоский, чуть выпуклый слиток размером с ладонь.
— Никто не откроет, — заверил Боря. — Только ты.
В ответ на робкое мое рукоприкладство створки и впрямь разомкнулись. Разведя обе воротины (открывались внутрь), я обнаружил за ними прежнее сооружение из позеленевшего от дождей штакетника, просевшее на ржавых петлях. Собственно, оно и раньше хорошо просматривалось сквозь кружевное литье, но Борин шедевр настолько приковывал взгляд, что все прочее просто выпадало из поля зрения.
— А говорил, только из моего материала…
— Только из твоего, — подтвердил он. — Еле хватило. Пойди за дом, посмотри, если не веришь. Все переплавил, ничего не осталось.
Небо тем временем бледнело, восток розовел. Недоверчивыми пальцами трогал я прохладный металл. Невозможно было представить, что еще вчера он, сваленный как попало, ржавел на задворках.
— А знаешь, — задумчиво молвил Боря, — мне тоже нравится. Может быть, это лучшее из того, что я построил…
До меня наконец дошло, что он говорит без акцента. Похолодев, я повернулся к собеседнику. Нет, внешне Боря остался прежним, и все же передо мной стоял совершенно другой человек: с закоптело-смуглого лица исчезла вечная озабоченность, изменились и осанка, и взгляд. Актер вышел из образа.
На миг почудилось, будто достанет он сейчас из кармана марлевую тряпицу и примется устало стирать грим.
Я даже о воротах забыл.
— Так ты…
— Да, — не дослушав, ответил он. — Видишь ли, какое дело… Строить у нас нельзя. За это наказывают. И так все застроено…