Призрачный мир ,

— Крепче держи!

А вот это уже она скомандовала. Голосом и даже негромко — но по одному ее слову армия на смертоубийство кидалась. Куда уж мне воспротивиться, даже если ОНИ приказывают иное.

И я — дуралей, осел, дубинище стоеросовое! — так и вцепился в этот рукав, будто в копейное древко или черенок лопаты. А Жанна со своей стороны вцепилась. И дернула резко — она ведь сильная, до сих пор со мной чуть ли не вровень…

Тр-р-ресь!

А голос-то у нее сейчас был не только командный, но и странный чуток. Как я слышал только давеча… и — точно! — еще лишь один раз пару лет назад, когда слышать был не должен: сестрица специально от нас подальше отошла и встала на колени, будто к молитве. Но так уж вышло, не помню почему, что я кое-что разобрал. Это она, оказывается, говорила с НИМИ. Добро бы просто говорила, к этому уже мы все привыкли — так ведь спорила, пререкалась, что-то свое гнула! Я чуть в собственные башмаки по уши не провалился: виданное ли дело — противуречить сент-Катрин или сент-Марго, а то и Мишелю-архистратигу, кто уж там из них до тебя ни снизошел?! Потихоньку, пятясь, отступил оттуда — и, само собой, в дальнейшем помалкивал об этом…

За спиной снова — тр-р-ресь, только потише. Это она, надо думать, рубаху порвала. Уже без моей помощи, сама исхитрилась: там полотно потоньше.

Так ведь, значит…

— Ты чего?! Дура! Корова криворукая, мозги твои девичьи — что, ну что ты наделала?! Теперь ведь всему конец!

(А как было задумано! Нас в церковной тюрьме не оставят, епископ сразу дал понять, что такое не в его силах. Но, дескать, когда станут выводить оттуда — появится шанс обратить это в нашу пользу. Кто выйдет в моей одежде, тот и будет Жан, пленный рыцарь, ну ладно, ладно — оруженосец. А кто в платье, подобающем женскому полу, — того отведут в башню и будут стеречь крепко.

Под бабьими тряпками укрываться, само собой, зазорно: что по рыцарским меркам, что по деревенским. Да уж пару деньков как-то перетерплю сестры и Франции ради. А потом и открыться можно будет. Не сожгут же меня, это ведь ни разу не ересь, но вроде как военная хитрость. Узнику бежать дозволено, а брату дозволяется этому бегству способствовать. Все честно, тут уж кому повезет: добыче или ловчим. За Девой присмотр особый, а вот мне… ей-мне должно было повезти. Как именно — не сказал епископ: мол, покамест для меня же самого лучше этого не знать.

То есть… выходит, он это все и придумал? А мне-то по сей момент казалось, что это придумал я: в тот наш первый и единственный разговор.

Да что уж гадать-то. Не получится ведь теперь ничего. Если даже напялю я на себя эту женскую одежду, рваную от ворота до подола — только дурак меня с сестрой перепутать может. Причем слепой дурак.)

— Папаню береги.

— Что?!

— Я говорю — как выйдешь на волю, сразу к папане отправляйся и будь с ним рядом. И Малышу это тоже накажи, если увидишься с ним. Вас теперь надолго задержать не должны: какой выкуп ни стребуют — живо плати, и он чтоб платил, не торгуясь. Деньги не деньги, война не война — от двух ваших мечей королю и Франции не убудет. А папаня у нас один. Маму я знаю — она выстоит. Папаню же не упустите, понял?! Иначе я вас даже из рая найду и надеру уши обоим.

Я невольно дернулся, словно бы и вправду закрывая ближайшее к ней ухо. Вроде ерунду она сказала — и про что оборвет (да кто ж из рая выпускает земные счеты сводить?!), и про что папаню беречь надо (он нас всех, поди, сам сбережет! Матушка, получается, выстоит — а он будто бы нет?!) — но…

И тут только вполне понял. Не про папаню, он-то и вправду крепок, чушь все это — а про нее.

Из рая.

— До сих пор помню, какими глазами батюшка на всех нас смотрел, особенно на сестрицу. — Дедушка Пьерло подался вперед; теперь и поверить было трудно, что миг назад он сидел, удобно откинувшись на высокую спинку кресла, говорил назидающе, с удовольствием. — Мы уже сделались нобили, а ему еще целые сутки предстояло мужиком оставаться, однако все боязно было — вот ухватит нас с Жаном за уши да и уведет назад в деревню, коровам хвосты крутить. Сестрицу, понятно, нет… Она у него всегда была в любимицах, хотя семью он вот как держал! — Дедушка потряс в воздухе сухим старческим кулачком.

Умолк ненадолго. С сомнением глянул на нас, явно раздумывая, стоит ли говорить дальше.