Она встала на цыпочки и поцеловала его.
– Пошли домой.
Боготворец и его друг, альте-захен Ибрагим, сидели под навесом кальянной. Пили горький черный кофе и по очереди прикладывались к мундштуку длинной прозрачной стеклянной трубки, терпеливо стоявшей между ними. Под колпаком тлел на лепешке вишневого табака уголек. Заходило солнце, над Центральной станцией, над старыми улочками и космопортом вставала луна, отовсюду выныривали летучие фонарики, качаясь то так, то эдак.
Останки бога местами еще пылали, но огонь сходил на нет. Ибрагим сделал затяжку и передал трубку другу.
– Вот, – сказал Элиезер.
– Ты добился того, чего хотел?
Боготворец ответил вопросом на вопрос:
– Хоть кто-то этого добился?
Он улыбнулся, не вынимая мундштук изо рта, и двумя реактивными струями выпустил дым из ноздрей.
На улице внутри сгоревшего бога играли два мальчика. И те, кто смотрел на них в реале и виртуалье, видел: они существуют поровну и там и там. Ибрагим наблюдал за тем, как дети протягивают руки, совершенные, ангельские, и собирают вращающиеся кусочки кода, которые, если их поить и кормить, однажды вырастут в самостоятельные сущности.
– Боги рождаются и умирают, – заметил старый творец; заметил печально, под великим бременем времени; ибо все они были его детьми. Едва затянувшись, он передал мундштук другу. За столько лет он стал здесь своим.
Они сидели в товарищеском молчании и смотрели на играющих детей.
Десять: Оракул
Всегда были те, кто, как мост, соединяет этот мир и иной. Те, кто вмешивается в дела мира.
Некогда мир был молод.
Оракул жила на Центральной станции всегда.
Она родилась под именем Руфь Коэн на задворках прежней Центральной, у границы с еврейским Тель-Авивом. Росла на улице Левински, близ рынка пряностей, который расцвечивал дни кумачом паприки, охрой куркумы, пугающим пурпуром сумаха. Ей не довелось познакомиться с знаменитым прародителем, святым Коэном Иных.
Она была более-менее обычным ребенком. Миновала религиозную фазу, какое-то время в юности ходила в ешиву для девочек. Однажды она проснулась посреди ночи. Небо раскалывал гром. Она зажмурилась, вспоминая только что виденный сон. Будто она гуляет по улицам Центральной, но там, где полагается быть станции, бушует ураган: настоящий смерч кружит, застыв на месте. Руфь идет к нему, туда, куда ее тянет. Воздух горяч и влажен. Внутри безмолвного смерча застыли, как манекены, люди, и еще бутылки, и даже микроавтобус: колеса еще вращаются, к окнам прилипли словно бы замерзшие лица. Руфь чувствует: внутри смерча что-то есть. Некий разум, понимающее
И смерч открывает рот и говорит с ней.
ebooksa