Похоть

К Аманатидису как раз в эту минуту подошёл Макс Винкельман и, заложив руки в карманы, ершисто спросил:

— Я хотел бы, однако, кое-что уточнить.

— Пожалуйста, мистер Винкельман, — Аманатидис навострил уши.

— Как надолго замедлит нашу работу этот печальный инцидент? Мы, что, никуда не имеем право выходить?

Аманатидис пожал плечами.

— Вы не имеете права до конца расследования покидать страну, но в пределах этой местности вы вполне свободны в передвижениях.

Винкельман просиял.

— Значит, мы можем продолжить работу на раскопках? А то мы потеряли уже полдня…

Аманатидис закусил губу и вздохнул. Нет, ну это же надо, а?

— Анализы отпечатков на орудии убийства будут скоро готовы. И тогда мы больше не побеспокоим вас. Пока же прошу вас задержаться, ибо мы потеряем больше времени, когда придётся вновь собирать вас.

Винкельман тяжело вздохнул, но подчинился.

Из угла комнаты тяжело, как-то по-стариковски, поднялся Лоуренс Гриффин и, сильно шаркая ногами по полу, подошёл к Стивену Хэмилтону.

— Стив, но это же неправда, да?

Хэмилтон тоже поднял на него глаза. Вообще-то сейчас ему было совершенно всё равно, что скажет ему или что подумает о нём его учитель. Ему все было всё равно, потому что в голове стучала, как многотонный состав по рельсам, заглушая все остальные звуки, дурная мысль о своей смерти. Он обречён? Это правда? Это может быть правдой? Они не пошутили? Она заразила его? Заразила специально? И сколько ему осталось? Но чего осталось? Пустых дней убийственной болезни — без любви, без наслаждения, без смысла? Как?

Хэмилтон пытался вспомнить, что говорил ему в эти дни Хейфец, но воспоминания плыли в голове, точно туман над болотом, вязкие, несвязные, пустые. Да, кажется, он предупреждал его и даже ругал. Называл дураком. Что же, дураком он в итоге и оказался. Но как? Почему? Ведь он любил Галатею! И она любила его! Почему она так поступила с ним? За что? Неужели Тэйтон прав, и она сделала это из чистой злобы? Но разве в ней было зло?

Между тем Гриффин стоял перед ним и молча ждал ответа. Но на что? Он задал какой-то вопрос? Зачем ему эти вопросы, когда в голове немало своих — и неразрешимых. Кто виноват в случившемся? Галатея? Но разве она — не жертва страшных обстоятельств? Разве она не страдала? Нет, виной всему — Арчибальд Тэйтон и Дэвид Хейфец! Если бы они сказали ему всё напрямик — этого бы не случилось! Он был бы здоров, мог бы прожить годы и годы, но они утаили это, и именно они всему виной!

Хэмилтон, не обращая внимания на Гриффина, ринулся к Тэйтону и Хейфецу.

— Это все из-за вас! Вы должны были всё сказать мне с самого начала!

Тэйтон в недоумении обернулся, нос Хейфеца вытянулся ещё на дюйм, а в глазах блеснула адская злоба. Неудивительно, что ответил Хэмилтону именно он. Причём, с такой яростью, что Хэмилтон отпрянул.

— Да вы осатанели, любезнейший! Вы ещё скажите, что Тэйтон должен просить у вас прощения за то, что вы наставляли ему рога. Вы только посмотрите на него! Он влезает тайком в чужую спальню, развлекается с чужой женой, вместо того, чтобы заниматься своим делом, а виноват во всём незадачливый супруг! Это уже слишком! И этому глупцу ещё достаёт наглости обвинять кого-то. Вели бы себя прилично, как порядочный человек, были бы целы.