Похоть

Преступления не было, и полиция откланялась. И тут в полной мере проявили себя бездушие и цинизм Макса Винкельмана, заявившего Лоуренсу Гриффину, что они потеряли полдня и их придётся навёрстывать. Ни шокирующие подробности семейной жизни Арчи Тэйтона, ни трагические перспективы земного бытия Стивена Хэмилтона, ни печальный конец Галатеи Тэйтон — ничто не могло смутить этого одержимого. Он выскочил с виллы и двинулся в сторону раскопа. Как ни парадоксально, не смутили открытия следствия и его супругу. Берта Винкельман, правда, вздохнула, бросила на Хэмилтона жалостливый взгляд и печально покачала головой. После чего торопливо последовала за супругом.

Спирос Сарианиди, с досадой почесав толстую шею и бросив на Стивена Хэмилтона мутный нечитаемый взгляд, тихо двинулся к двери и вскоре догнал Винкельманов. Франческо Бельграно снова обвязав вокруг головы свою жёлтую бандану, нацепил на пояс раскладной нож и сунул в задний карман тюбик с клеем, потом мигнул Рене Лану. Француз завязал шнурок кроссовки, и, поймав взгляд итальянца, устремился за ним на Верхний раскоп.

А вот Рамон Карвахаль никуда не торопился. Он не спускал взгляд с сестры, но та не замечала его, не сводя глаз с Арчибальда Тэйтона. Англичанин же растерянно переминался с ноги на ногу, ломал пальцы и заискивающе заглядывал в глаза Дэвиду Хейфецу.

— Но ведь возможно и чудо, Дэвид? Я сам слышал о таком… Можно и не заболеть.

Медик не разделял его оптимистичных надежд.

— Без шансов, он же переболел только что. Я ещё подумал, что по симптомам необычно, атипичные признаки, лимфоузлы воспалились, но я списал симптомы на перемену климата или на необычность гриппозного штамма. Однако теперь-то… — медик упорно смотрел в пол, не желая встречаться глазами с Тэйтоном. — Боюсь, что эта ведьма утащит его с собой на тот свет.

Долорес чуть приметно вздрогнула, пошевелив губами, но ничего не сказала.

— Я виноват, — Арчибальд Тэйтон запрокинул голову назад, и его лицо снова уподобилось лику святого Себастьяна, пронзённого стрелами.

— Почему вы скрывали её болезнь? — Хэмилтона сильно зазнобило.

— Эта болезнь — проклятие, — Тэйтон явно оправдывался. — Поймите, она сама по себе страшна, но это полбеды. Она изолирует, лишает поддержки и только усугубляет беду. Я не любил эту женщину, гневался и стыдился из-за вынужденной лжи и тех способов, которыми добивался сокрытия тайны, но гнев на неё был хуже всего. Ей приходилось принимать в огромном количестве таблетки и тошнотворные микстуры, бороться с множеством заболеваний, начиная от лишая и заканчивая пневмоцистной пневмонией, а в последний год и саркомой. Она была обречена на постоянные анализы, разговоры о новой вакцине, наблюдение за уровнем лимфоцитов в крови, который неуклонно приближался к роковой отметке. Диагноз на несколько лет опережал смерть, он отсчитал ей точный срок, а связанное с болезнью клеймо делало её переживания чрезвычайно мучительным. Я понимал это, но она была ведьмой, она не хотела смириться и осознать беду, не хотела умирать одна, говорила, что утянет за собой кого только сможет. Я не мог оставить её с сиделкой в Лондоне, просто боялся, что без меня она сумеет найти себе жертву. Но я и помыслить не мог…

— Прекрати, — возмутился Хейфец, — чего ты извиняешься? Я дюжину раз говорил этому сопляку, чтобы он держался подальше от миссис Тэйтон. Я твердил ему, что нечего лезть в чужую семью, что попытка наставить рога другому часто оборачивается тем, что вы остаётесь с носом. Если он предпочитал меня не понимать — тем хуже для него.

— Но Дэвид, так нельзя…

— Это почему?

— Милосердие…

— Уймись ты со своей христианской жалостью! — взвизгнул Хейфец. — Он был безжалостен к тебе, радовался, наставляя тебе рога, и ликовал, что сумел тебя одурачить. Он был к тебе милосерден? В итоге он одурачил самого себя, но глупо думать, что это скорбное событие тяжким бременем ляжет на мою совесть. Я его предупреждал.

— Но мистер Хейфец… — в разговор вмешался все это время молчавший и сидевший в углу Лори Гриффин, — ведь мальчик… Стив просто влюбился. Вы не должны, это жестоко.

— Я не делаю долгов и живу по средствам, — отрезал разозлённый медик, — и никому ничего не должен. Влюбился… — врач зло хмыкнул. — Она же распадалась и гнила заживо, была одержима только одной мыслью — самой дурной и мстительной — утащить с собой на тот свет как можно больше народу, а он, влюблённый, этого, вы хотите уверить меня, не заметил? Если нет, то он просто слеп и глуп. Какая любовь? Что он в этой злобной твари мог полюбить? Круглую задницу с родинкой? С таким же успехом мог заказать себе резиновую куклу — его дурное воображение и её окрасило бы флёром неземной красоты.

— Я всё же должен был ему сказать, что она больна, — пробормотал Тэйтон. — Просто я не замечал его: химик-практикант, совсем мальчик… мне и в голову ничего не приходило. Но если ты замечал, что он кружит вокруг неё, ты должен был…