— Бог мой, я налил себе несколько глотков, но…
— Ваши оправдания никому не нужны, — заверил его Аманатидис.
— Нашли мы и отпечатки кухарки Мелетии Завилопуло. Но поверх их всех были ваши отпечатки, молодой человек, — Теодоракис повернулся к Стивену Хэмилтону.
Хэмилтон растерянно оглянулся и пожал плечами.
— Я… голова болела, я накануне немного перебрал. Я взял бутылку и отнёс к себе. Выпил немного, но мне стало ещё хуже, — пожаловался он и умолк, явно считая, что сказал всё.
— А почему ваши отпечатки расположены на горле бутылки, да ещё вверх ногами? Почему вы держали бутылку за горло?
— Я не держал… — уверенно сказал Хэмилтон и вдруг, побледнев, умолк, вспомнив.
…Тэйтон тогда на лестнице препирался с Хейфецем, они обсуждали Галатею, Хейфец ещё разозлил его, сказав, что супруга Тэйтона совершенно невыносима, но это её единственный недостаток. Его, Хэмилтона, просто затрясло от злости. Он вошёл к себе. Взял бутылку виски, но пить не хотелось. Беспомощность его и бедняжки Галатеи перед этими негодяями, явно замыслившими что-то недоброе, обозлила. Он в ярости выбросил бутылку в окно и понёсся в лабораторию.
Воспоминание обожгло его.
— Да, я выбросил бутылку в окно, — кивнул он. — Просто был не в себе.
Аманатидис подошёл ближе.
— Какое окно?
— В своей спальне на втором этаже.
Аманатидис уже понял.
— Ваши окна выходят в сад над обрывом?
— Да… — внезапно Хэмилтон всё понял и побледнел. — Господи, там внизу… Я… попал…
— Ну, да. Она вышла туда после возвращения с раскопа, не заходя в гостиную, поэтому Мелетия и не видела её. Она уединилась там, чтобы предаться…. м-м-м… свойственным ей забавам, и тут вы случайно разбили ей голову выброшенной из окна бутылкой. Потом бутылка соскользнула вниз с обрыва в речное русло и упала на песчаную отмель.
Аманатидис воспрял духом. Он оказался вовсе не дураком, просто нелепый несчастным случай притворился преступлением. Никто в управлении не возразит, успокоился он. Зачем искать повод для обвинения этого несчастного? Ему не так много лет отпущено на свете, пусть же проведёт их на воле. И Аманатидис с радостью сообщил Стивену Хэмилтону и всем присутствующим, что дела возбуждать он не будет.
Какой в том был бы прок?
Глава двадцать первая