Девятая рота. Дембельский альбом,

22
18
20
22
24
26
28
30

Старое доброе блатное кольцо позволяло Олегу исполнять большинство песен его афганского репертуара. Лютаев брал аккорды не глядя, здесь главное не мелодия, а резкий, отрывистый бой и пронзительные, насыщенные чувством и смыслом слова.

Короче, отрывался Олег на полную катушку, рвал струны и голосовые связки, орал до хрипоты, вспотел так, что камуфлированную куртку пришлось снять. Теперь он был в одной тельняшке, демонстрируя накачанные мышцы и сизую татуировку на левом плече — парашют с крылышками, а под куполом парашюта — череп с костями и надпись ВДВ.

С покоренных однажды небесных вершин По ступеням обугленным на землю сходим. Под прицельные залпы наветов и лжи Мы уходим, уходим, уходим, уходим! В биографии наши полдюжины строк Социологи впишут — теперь они в моде. Только разве подвластен науке Восток? Мы уходим с Востока, уходим, уходим! Прощайте, горы, вам видней, Какую цену здесь платили, Врага, какого не добили, Каких оставили друзей! Прощайте, горы, вам видней, Кем были мы в краю далеком. Пускай не судит однобоко Нас кабинетный грамотей!

— Выпить-то дайте, черти! — Лютый, прекратив петь, потянулся за стаканом.

— Олега, еще давай! — пьяно орал Васька Клепиков с противоположного конца стола, он сидел у самой двери, а Олег ближе к окну.

— Дай передохну, а то голос сорву на фиг!

Рядом с Клепой примостилась Наташка — светловолосая девчонка с Красноярского алюминиевого, она работала там в столовой. Пышная, словно калорийная булочка с изюмом. С изюмом, потому как было в Наташке что-то неуловимое, из-за чего невозможно было оторвать от нее взгляда. То ли сами глаза ее васильковые с черными густыми ресницами, то ли ласковое выражение лица так действовали, сказать трудно. В чем изюм, Лютаев так и не разобрался, потому что в тот момент, когда потянулся за стаканом, вдруг почувствовал, как тонкая рука сидевшей рядом Иришки под столом расстегнула его ширинку и скользнула внутрь, словно в знакомую норку…

Иришка тоже работала на заводе — нормировщицей — и жила в этом же общежитии. В отличие от Наташи была она высокой и стройной. Черные прямые волосы ниспадали на плечи, прикрывая длинную тонкую шею. Плечи у нее были изящные и хрупкие, а маленькая упругая грудь соблазнительно выглядывала из расстегнутого до пояса голубого трикотажного платьица на бретельках, больше похожего на длинную майку или комбинацию.

— Ты пей, Олежек, пей! — сладко шепнула Иришка на ухо Олегу. — А я тебе закусить приготовлю.

Как только Лютаев опрокинул в себя полстакана самогона, Иришка тут же остервенело впилась в его губы своим красным влажным ртом.

— Горько! Горько! Горько! — заорал Клепа заплетающимся языком.

— Стой, не гони коней, — прикрикнул на него Лютаев, отрывая от себя жадную до поцелуев девчонку. — Какое на хер горько? Погоди, родная, — повернулся он к Иришке и вытащил ее руку из своих штанов. — Еще не вечер. Давайте, я лучше еще спою.

Еще не время песни петь об этом. Еще не время правду рассказать. Афганистан — взбесившееся лето. Нам перед совестью себя не оправдать. На смертный бой вперед идут мальчишки, Их командиры-мальчики ведут. Писатели про них напишут книжки И, как положено писателям, приврут. Кто был в Афгане, тот душою ранен, Тот тяжкий крест пожизненно несет. И в этом виноват уже не Сталин, А что-то страшное, что нас давно гнетет. А солнца глаз, как медный таз над миром! Как медный таз на голубой стене! За Родину! За дырочки в мундирах! За черный крест над холмиком могилы… По чьей-то милости мы — на чужой войне. Мы — на чужой войне…

— Ой! — капризно воскликнула Наташа, закуривая. — Ну, я не могу так! Повеселее что-нибудь можешь спеть, Олежек!

Лютаев двумя пальцами вынул у нее изо рта сигарету и в несколько затяжек выкурил ее до самого фильтра, а потом снова взялся за гитару.

— Повеселее, говоришь? Конечно, могу.

Снова сон, и солнце над Кабулом Накаляет металл брони. Снова сон, и чую сзади дуло, И молю: Бог меня храни! Снова сон, и перевалом горным Мы идем в наш последний бой. Снова сон, и вот Тюльпаном Черным Едет к маме Андрей домой! Что мне орден, коль нету ног? И ушел навсегда Андрей! Сделал все я, что только мог, И не жалей меня, не жалей! Что мне льготы — без ног — к врачу, Если там из свинца дожди? Если каждую ночь кричу: Подожди, Андрей, подожди!

— Эй, народ! — Васька Клепиков, шатаясь, встал со стула и мутным пьяным взглядом осмотрел стол. — А бухла-то больше нет! Вот засада! Чего делать будем?

Закуска на столе была просто-таки царская: домашнее соленое сало, присланное Наташке из деревни матерью; две банки говяжьей тушенки, которые Наташка же умудрилась спереть из заводской столовой; Иришкины — собственного приготовления — соленые огурцы и даже жареные «ножки Буша». После того, как Клепа пообещал познакомить ее сегодня вечером с героем-афганцем, Ирка опрометью понеслась в магазин к знакомой продавщице и умолила ее продать пару-тройку окорочков из-под полы.

— А если к Ритке за самогоном еще раз зайти? — предложила Наташа.

— Нет, — покачал головой Васька Клепиков. — Маргарита больше не даст.

— Почему это не даст? — удивилась Иришка.

— А потому, — пояснил Клепа, — что я ее сукой назвал за жадность. Она же мне вчера литр за пять рублей продала! А сегодня, когда узнала, что у меня гости, в два раза подняла цену. Ну не сука разве?