— Капитан Громов, самолет на Ленинград уходит через час. Подробности в телеграмме. Теперь прошу подойти сюда.
Когда Громов подошел, заместитель министра протянул ему открытую коробочку. На бархате лежал значок. В рубиновой ленточке-ободке, обрамлявшей значок, сверкали золотой серп и молот, а под ним — матово-серебристый меч.
— Мне хочется, — сказал заместитель министра, — чтобы вы всегда помнили: меч, изображенный на этом знаке, вручил нам товарищ Дзержинский.
В телеграмме говорилось: «Немедленно вылетайте тчк вам поручено расследование дела по сто второй тчк…»
Убийство…
Через два часа машина с сиреной уже мчала Громова к месту происшествия…
Когда стопка книг тяжело опустилась на письменный стол, Громову показалось, что вот сейчас, сию минуту он узнает все… Открыл наугад верхнюю — толстый фолиант с золотым тиснением — и увидел портрет Николая I, застывшего в картинной позе у мраморной колонны.
Книги издавали странный незнакомый запах. Словно кто-то чужой, далекий вдруг неслышно вошел в комнату, обдал тяжелым дыханием прошлого и въедливой, щекочущей ноздри пылью.
«Наверное, ты любил дышать таким воздухом, — подумал Громов. — Воздухом присутствий и казематов. Ну что, ваше величество, поговорим?»
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Николай — презрительно и надменно, следователь Громов — спокойно и чуть насмешливо,
«А ведь ты, наверное, знал, как это началось…»
За стеной, у соседей, кто-то настойчиво долбил пальцем по клавишам рояля: «Едем мы, дру-зья, в даль-ни-е кра-я, ста-нем но-во-се-ла-ми ты и я!» Сначала неуверенно, потом быстрее и быстрее. Но вот все исчезло. Был только шелест страниц да непривычные «еры» и «яти», современники мрачного, жестокого времени, в котором Громов блуждал сейчас. Блуждал, стараясь отыскать следы того, кто прошел сегодня, всего несколько часов назад, оставив после себя горе и кровь.
…До этих страниц Громов добрался не сразу. Уже затих шум города за окном, уже властно стучало в голове: «спа-ать», «спа-ать», когда почти бессознательно, прислонившись подбородком к руке, Громов медленно, по слогам прочел: «Ма-дон-на»…
Распрямил широкие плечи, потянулся, машинально пригладил черную буйную шевелюру. Не глядя, вытащил папиросу, удовлетворенно подумал:
— Кажется, то самое. А ну-ка…
Теперь все происходило наоборот. От строчки к строчке уходил сон…
Это действительно было «то самое»…
20 января 1819 года член Горного Совета и Действительный статский советник русской службы семидесятилетний Людвиг Келлер почувствовал приближение конца.
Две недели назад, осматривая по просьбе императора Александра строительство Исаакиевского собора, Келлер простудился и слег, и вот теперь, проклиная неумелых лекарей, готовился к переходу в лучший мир.
Был вечер. За толстым стеклом венецианских окон изредка вздымались блики пламени — строители собора жгли костры.