Келлер судорожно зевнул, с трудом ворочая языком, спросил камердинера:
— Что… Франц?
— Их превосходительство ожидают в приемной, — поклонился лакей, — прикажете просить?
— Проси, — кивнул Людвиг, — не было бы поздно…
— Ну что вы, сударь, — весело крикнул с порога невысокий моложавый генерал с крючковатым носом и брезгливо оттопыренной нижней губой, — у вас же насморк, и все! — подошел к отцу, небрежно чмокнул его в лоб.
— Не нужно напрасных слов, сын мой, я пригласил вас для последнего разговора. Садитесь, Франц. Я хочу дать вам один совет…
Кисло поморщившись, генерал сел около старика, печально покачал головой:
— Слушаю, ваше превосходительство…
— Помни: иногда мелочь, умело преподнесенная, дает человеку богатство и власть.
— Я запомню, отец…
— Это не все. Наш род будет славен и велик. Даже уйдя в мир иной, каждый из нас должен оставаться незабытым. Франц, на Смоленском кладбище ты велишь сделать склеп… — и, заметив, что сын порывается возразить, остановил его властным жестом.
— Ты хочешь сказать — кладбище сие более простолюдинам пристало, нежели лицу чиновному? Все мы вышли от Адама, генерал, и потому чураться простолюдинов не к лицу доброму христианину… — Он покачал головой и, повернувшись к лакею, сказал: — Пусть принесут Мадонну, Карл.
Когда лакей вышел, Франц сказал:
— Ласкаю себя надеждой, сударь, что вы измените свое решение. Посудите, узнают в свете, что Келлеры вместо Лавры на болото Смоленское позарились, подвергнут остракизму! Остерегитесь, сударь!
Старик молчал. Франц шепотом чертыхнулся — знал, не переубедить упрямца. Подумал: лицемерит фатер. Не оттого Смоленское кладбище хочет, что хамов любит, а оттого, что среди чухонских землянок и изба дворцом кажется… Склеп в Лавре — целое состояние, а на Смоленском и плохонький — диво дивное.
Лакеи внесли высокий прямоугольный ящик, осторожно поставили посреди кабинета. Людвиг открыл глаза, пожевав губами, сказал:
— Вот… Не угодно ли… Красота! — И, заметив, что ящик не распакован, прикрикнул: — Опростайте ящик-то, дураки!
Под досками, укутанная соломой, стояла невысокая мраморная женщина с печальным, величественно-красивым лицом. Точеные, почти прозрачные руки бережно обнимали спящего младенца… Франц ахнул:
— До чего же прелестна!..
Обошел вокруг, деланно-равнодушно спросил: