Хайме, который вместе со Златом провожал нас до Сарая, чтобы потом уехать с ним в Гюлистан, услышав это, одобрительно улыбнулся:
— Я знал, что перстень Екатерины принесёт тебе счастье. Подари его любимой девушке, как тебе и велели.
Я попрощался с ними на пристани, которая в Сарае называется Красной. Получив напутствие от Злата и дружеское рукопожатие Хайме, мы отчалили. Они и сейчас стоят у меня перед глазами, словно я видел их вчера. Высокий и несгибаемый старый рыцарь, ссутулившийся вдруг повелитель псов и мой верный Самит, с которым судьба разлучала меня навсегда.
Больше я их никогда не видел. Даже весточки не долетело от них из тех дальних краёв. Теперь я держал путь вдоль Соломенного Пути, повернувшись к вечной Альрукабе спиной. Когда караван, к которому мы пристали в Тавризе, уже подходил к Сирии, я вдруг увидел на небосклоне сияющую Сухейль. Моё путешествие заканчивалось.
В Сирии я расстался с Баркуком. Когда мы находились недалеко от того самого исмаилитского замка, где Симба некогда обучался премудростям ратного дела и тайного коварства лазутчиков, он уговорил оставить там мальчика. Вместе с изрядной платой за обучение. Несколько лет спустя, мой дед устроил его, уже возмужалого, воспитателем к одному из молодых принцев. Что с ним было дальше вы можете прочитать в любом жизнеописании славного султана Захира Баркука.
На этом подошло к концу моё повествование. Прошло сорок лет, поэтому многие события стёрлись из памяти. Забылись имена. Я не помню имя мохшинского эмира, наиба Хаджи-Черкеса, патриаршего посланника, с которым делил палубу и кров многие недели. Даже сами люди словно размылись, превратившись в подобие теней. Лишь некоторые характерные черты отпечатались в памяти, оживляя образы людей, оставшихся в минувшем далеке.
Рыжие волосы патриаршего посланника, привычка Илгизара теребить в задумчивости свою длинную бороду и совать ладони в рукава, неуловимая переменчивость Злата и его привычка говорить так, что не поймёшь серьёзен он или шутит.
Год за годом всё таяло, расплывалось в памяти и тонуло в забвении. Я всё реже и реже вспоминал это путешествие. Пока однажды мне не принесли бутылку венгерской воды.
Это было чудодейственное средство, недавно прославившееся в закатных странах. Знатные и богатые дамы буквально сходили с ума, не жалея средств на его приобретение. Его ещё называли водой венгерской королевы. Говорили, что Елизавета, мать короля Людовика, которого льстецы уже вовсю именовали Великим, получила рецепт от некого таинственного алхимика. Благодаря ему она вернула молодость, сохранив на долгие годы свежесть лица. Я откупорил крышку и вдохнул запах.
Это было то самое снадобье, которое некогда мне, давал Илгизар в далёком Мохши. Рецепт которого Мисаил получил от старого колдуна из обители, укрывшейся в лесах у берегов реки исседонов. То самое, которое они готовили в то самое время, когда мы извлекали мёртвое тело из заброшенного колодца, шли по следу таинственного убийцы и возвращали похищенный платок в зачарованную гробницу. Мисаил ещё тогда добавил в него розмарина — любимого запаха сказочницы Магинур. В один миг всё минувшее ожило и встало у меня перед глазами.
Неисповедимы пути, начертанные огненным каламом на скрижалях судеб. Как это снадобье из буртасских лесов попало ко двору венгерской королевы? Мне сразу вспомнились посланцы царевича Кульпы из мохшинских подземелий. Они ведь искали для кого-то омолаживающее снадобье. А сын Кульпы принял крещение у венгерского епископа. Бесспорно мудрейший Илгизар сумел бы выстроить из всего этого цепь предположений и догадок, выразив неизвестное через известное. А прекрасная Магинур сложить волшебную сказку. Сказку о том, как таинственное снадобье коварной царицы Баялунь вырвалось из плена небытия и разлетелось по всему свету под названием венгерской воды.
Но, это уже будет не моя сказка. И другая ночь. Моя сказка закончилось. Небо на востоке розовеет и рассвет прогоняет ночные тени.
«Шахерезаду застигло утро и она прекратила дозволенные речи».