Венгерская вода

Мисаилу было едва семь лет, когда его оставили в городе Пальма на Мальорке на попечении учёного человека, призванного подготовить его к поступлению в университет в Монпелье. Для чего предстояло изучить не только латынь, но и местное наречие, ибо мальчик совсем не знал языка франков. Дома родители говорили на кипчакском — мать понимала только его. На улице был в ходу арабский. Это оказалось к лучшему. Лишённый общения со сверстниками, мальчик на новом месте с головой ушёл в науки и весьма в этом преуспел. Вот только в Монпелье он так и не попал. В тот год, когда юноша собрался туда, на Мальорку пришла чума. Она унесла не только старого наставника, но и едва не половину жителей города. Мисаил остался без крова, покровителя и средств к существованию. В этом отчаянном положении его и застал посланец моего деда. Не колеблясь ни мгновения, юноша решил отправиться в Египет.

Теперь ветер судьбы снова подхватил его и понёс в дальние края. Уже на родину матери.

Мисаил нисколько не жалел о родных краях отца, где и сам провёл всю свою юность. Близких у него там не осталось, друзей не было. Это были годы упорной учёбы, когда пёстрая и крикливая Александрия казалась потерянным раем. Скучал по отцу, матери, младшим братьям. Когда вернулся не застал ничего. Только семейный склеп на христианском кладбище, устроенный заботами моего деда. В александрийском доме, где прошло счастливое беззаботное детство, жили чужие люди.

— Вернулся с чужбины на чужбину, — грустно пошутил Мисаил. — Ни семьи, ни родины, ни отчего дома. Хотя, вроде грех жаловаться. Был достаток, возможность заниматься науками. Есть ли ещё город на земле, где они процветают более, чем в Каире? Со временем мне даже стало нравиться быть чужаком. Мудрец-одиночка, как колдун из сказки. Даже о женитьбе не помышлял. Часто вспоминал, как отец всю дорогу, в долгих корабельных разговорах повторял, что всё зло в жизни идёт от женщин. Они искушают и сбивают с пути. Это ещё в Библии сказано, причём в самом начале. Не внемлем…

История женитьбы родителей Мисаила была и впрямь необычной. Его отец, познакомившись с дочкой эмира Урук-Тимура, который в ту пору был ханским сокольничим, развёл с ней самые настоящие амуры, в духе рыцарских романов. Даже устроил тайную переписку с помощью голубей. Вот только за любовной игрой двух юных сердец следили другие люди. Опытные интриганы, ловившие золотых рыбок в мутных водах интриг и злодейств. Они хитростью и обманом выманили доверчивую девушку и похитили её. А к самому Санчо подослали убийц. Спало его чудо. Точнее роскошный плащ, который, надо же такому случиться, был украден у незадачливого влюблённого прямо перед тем, как злодеи должны были повстречаться с ним на тёмной улице. В результате, тот не только уцелел, но и, сумев найти похищенную возлюбленную, бежал с ней из царства Узбека.

Рассказывая об этом, отец Мисаила смеялся:

— Самое смешное, что плащ этот, который меня спас, подарила другая баба. Из-за которой меня и упекли за тридевять земель в Золотую Орду.

Эта история тоже походила на сказку. Или на рыцарский роман. Однако отец её не рассказывал Мисаилу. Только прихвастнул как-то мельком — любил, де, я бывало и королев. Да тут же прикусил язык. Даже в уединённой каюте, вдали от посторонних ушей, на корабле, затерянном среди моря, испугался.

Сам мальчик и не заметил тогда этой отцовской оговорки. Вспомнил о ней уже годы спустя.

— Мой наставник был известным в тех краях алхимиком, — рассказывал Мисаил, — Он изучал в молодости медицину в Салерно и много времени уделял составлению разных снадобий. Года за два до чумы он засобирался в Неаполь. Пообщаться со старыми знакомцами, посмотреть новые книги. Заодно съездить в Салерно. Такие поездки обычно длились месяца два. Меня он взял с собой. Вот там, в Неаполе, нас и пригласили к одной заболевшей даме. Наставник мой сразу засуетился и я понял, что персона очень важная. «К ней нужно обращаться «Ваше величество» — предупредил он. И, подняв уважительно палец, добавил, — «Родная сестра французского короля, да и сама княгиня Ахейская. Ещё и императрица Константинопольская, помимо всего прочего. Только это пока один титул. Константинополь ещё у схизматиков отвоевать нужно». Надо сказать, был он человеком весьма злоязыким и любил подпустить острое словцо. Но — умён. Да простит ему Всевышний дерзновение разума.

Спутник мой замолчал, а я его не торопил. Спешить было некуда, а всё это походило на начало красивой сказки. Мисаил тем временем, вытащил что-то из-за пазухи о долго держал перед лицом в сумраке трюма.

— Больная была красивой женщиной лет сорока. Годы мало состарили её, но болезнь покрыла ввалившиеся щёки бледностью. Видно было, что дела её плохи и она не встаёт с постели уже не первый день. Наставнику моему она обрадовалась и, улыбнувшись, приветствовала его, как старого знакомого. «Когда-то ты стоял у ложа моей матери, при моём рождении и вот теперь пришёл проводить». Голос её был совсем слаб и слова эти не выглядели кокетством. Они ещё о чём-то переговаривались, пока наставник щупал ей пульс и задавал обычные врачебные вопросы. Потом он указал на меня и произнёс: «Это сын Санчо из Монпелье». Слова произвели на больную сильное воздействие. Она даже с усилием приподнялась на подушках.

«Подойди» — приказала она и долго, внимательно вглядывалась в моё лицо. Потом протянула руку и погладила по голове. «Ты совсем не похож на своего отца. Наверное, в мать. Как тебя зовут?» Я ответил. «А кто твоя мать? Санчо ведь отправили тогда в страну татар». Я сказал, что моя мать татарка. Женщина засмеялась и сказала: «Я, в какой-то мере твоя крёстная. Если бы не я, твои родители никогда бы не встретились.» Она опять откинулась на подушки и спросила: «Где сейчас Санчо?». За меня ответил мой наставник: «Он живёт в Каире. Торгует благовониями. Его жена принцесса из рода самого Чингизхана». «Вот как», — засмеялась женщина, — «Везёт ему на принцесс. Нужно было родиться рыцарем».

Она неожиданно попросила вина. Не торопясь, смакуя выпила целый бокал. «Твоё искусство бессильно. От смерти нет лекарства, а я чувствую, что ко мне пришла именно она. Но я рада, что увидела тебя. Ты смог принести мне весточку из молодости.» «Какая же это была молодость?» — возразил мой наставник, — «Тебе тогда было тридцать лет».

«Твой отец был моим секретарём, мальчик,» — обратилась она ко мне. — «Я тогда только овдовела и была ещё на такой старой, как представляется твоему наставнику. Мне был нужен мужчина. Красавец-секретарь — чего проще. Правда длилось это совсем недолго. Власть — страшное бремя. Она сама выбирает нам мужей и даже любовников. Любовь в этом мире лишь часть политических интриг. Мне тогда подобрали любовника по государственной необходимости. Банкира из Флоренции. Когда увидишь отца, передай ему привет от Екатерины. Просто от Екатерины — не княгини, не императрицы. К тому времени я уже буду там, где титулы не имеют никакого значения».

Я уже подумал, что история закончилась, но Мисаил продолжал:

— Потом она вдруг стала говорить о своей матери. Тоже Екатерине, и тоже императрице, которую она почти не помнила. Та умерла, когда нашей Екатерине было всего лет пять. «Когда я уже стала девушкой, одна из придворных дам, близких к матери поведала мне её сердечную тайну. Оказывается она с юных лет была влюблена в пажа арагонского принца, который приезжал к ним с посольством. Потом этот юноша уехал на Восток и стал там рыцарем ордена тамплиеров. Ей хотелось думать, что он тоже любил её, но не признался, потому что ему не позволила его честь. Матери он казался Тристаном, а она себе Изольдой. Она всегда хотела узнать, что с ним случилось. Странная судьба матери и дочери. Наши возлюбленные уехали на Восток. Правда мой был настоящий, а мать свою любовь придумала. Такая любовь всегда сильней. Мать до самой смерти хранила перстень, который ей привезло в подарок то самое арагонское посольство. Когда вручали дары, его передал тот самый юный паж. Потом он достался мне. Я не хочу, чтобы этот перстень, хранящий любовь моей матери, попал в чужие бесчувственные руки. Передай его своему отцу. На память от меня». Она засмеялась: «Или подари его любимой девушке. Я буду рада». Она немного помолчала и добавила: «Жаль. Мне всегда так хотелось знать, что стало с тем арагонским рыцарем. Его звали Хайме».

Уже потом в гостинице я стал расспрашивать у моего наставника об этой истории. Он отмахнулся — давно было, быльём поросло. Был Санчо секретарём у царственной вдовы. Дело житейское. Ему бы знать своё место, да ворковать потихоньку, а он стал щеголять в плаще, золотом шитом. Вот дальновидные люди и услали его куда подальше. От греха. Чтобы под ногами не путался. Вокруг ахейской княгини тогда флорентийцы вились. Один из них, из семейства самих Аччайоли и метил в сердечные друзья к Екатерине. Дела у них были большие на Востоке. Санчо пристроили в дом Барди. Те тогда вообще королями вертели, как своими вассалами.

На следующий день посыльный принёс мне тот самый обещанный перстень. Когда его рассмотрел наставник, то сразу сурово приказал: «Спрячь и никому не показывай. Никому про эту историю ни гу-гу. Перстню этому цены нет. Это рубин, стоимостью не в одну сотню флоринов. Смотри, чтобы он не стал для тебя тем, чем шитый золотом плащ для твоего отца. Вот с тех пор я и ношу этот перстень на ленточке на шее. Ты первый, кому я про него рассказал.

С этими словами Мисаил протянул мне предмет, который держал перед глазами. Это был тяжёлый золотой перстень, с камнем, напоминавшим в сумраке трюма загустевшую кровь. Когда на него сквозь щель в палубе упал луч света, самоцвет вдруг вспыхнул, как угасающий уголь на ветру. Таинственно и зловеще.