– Кари. – Теперь звучало на порядок более сурово.
И как минимум с дриадами у кесаря точно что-то было. А если учесть, что они лесные воительницы, то это самое что-то несомненно происходило в лесу и…
– Нежная моя!
Да-да, конечно, мне не полагается видеть книг с похабными картинками, раздетых гаремов и, собственно, в принципе задумываться о подобном. Идеальный ценный, лично вывезенный из другого мира кадр должен быть безукоризненно и безупречно целомудрен и непорочен.
– Помянем! – провозгласила я и махом допила вино.
– Кого? – холодно поинтересовался кесарь.
Не отвечая на его вопрос, я вручила императору бутылку и целенаправленно поползла с кровати, в стремлении узнать, что с Эллиситорес. Просто мысли о разврате и прочем в конечном итоге привели к напоминанию о событиях сегодняшнего утра и собственно знакомству с этим самым покинутым кесарем гнездом сластолюбия и прочих пошлых излишеств и, соответственно, ко всей ситуации и бегству моей новообретенной «матушки» в слезах. Но боюсь, в данной ситуации цинизм был не ко двору, в смысле, я действительно встревожилась состоянием пресветлой и даже не сразу обратила внимание на то, что меня мягко перехватили за талию и еще мягче уложили на подушки. Просто существенно кружилась голова, потолок с изящной лепниной и серебристыми узорами отличался, мягко говоря, нестабильностью и…
– С моей матерью все хорошо, нежная моя, – произнес устроившийся на боку в несомненно бесстыдной близости кесарь.
– Вы уверены? – переспросила с нескрываемым подозрением.
И подумала, что вторая бутылка вина была определенно лишней. Совершенно определенно. И теперь мысли уносились прочь, словно подхваченные ветром…
– Высшие, – напомнила я, собственно, то, с чего началась эта беседа.
– Действительно полагаешь, что я бог, нежная моя? – с легкой иронией поинтересовался кесарь, легко касаясь моего лица.
– О да, – закрывая глаза и ощущая, что медленно проваливаюсь в обволакивающее облако сонного тумана, прошептала я. – Вы жестокий бог Рассветного мира, губительный, злой, мстительный, лишенный жалости и милосердия. Но, познав ваш собственный мир, мой кесарь, я вынуждена признать, что сильно опасаюсь того, что вы предельно добры и милостивы в сравнении с теми, кто, как я полагаю, собственно, и породил что светлых, что темных.
– Напрасно, – отозвался император.
– Опасаюсь?
– Именно.
Зевнув, повернулась на бок и, уже окончательно проваливаясь в обволакивающий забытьем туман, выдохнула:
– Это следует понимать, как то, что вы превзошли в жестокости даже высших?
Ответа я не услышала, в единый миг перенесясь куда-то во тьму.
И причиной этому был вовсе не сон.