– У меня нет выбора, – снимая головной покров, жестко и решительно произнесла я, – одно из двух: я или погибну быстро, если Эхея действительно вознамерится меня убить, или погибну медленно, потому что кесарь уже вознамерился уничтожить мою личность. А иногда, Адрас, лучше быстро и мучительно сдохнуть, чем медленно и приятно терять саму себя.
Он промолчал, но я чувствовала – он понимает меня, как никто. Он, которому пришлось видеть гибель своей матери и города, в котором он вырос, а после жить во дворце отца, являвшегося убийцей, и улыбаться, ради выживания выражая сыновью признательность. Так что он меня понял. Просто понял. И остался стоять на месте молча.
А я, на ходу расстегивая платье, пошла к темной, угрожающе затаившейся опасной воде волшебной реки Нижнего мира.
Я шла к ней, стараясь не думать обо всех тех монстрах, которые, как рассказывала бывшая любовница кесаря, в ней водятся. Стараясь не думать об опасности. И раз за разом напоминая себе: я – Катриона Ринавиэль Уитримана! Я – наследница Оитлона. Я та, кто не имеет права на ошибку, для кого долг перед подданными превыше всего. Та, кто был рожден править, я…
Я остановилась перед самой заводью, вспомнив о человеческих поселениях, о людях, которые сейчас зависели от меня и моей преданности кесарю.
Секундное сомнение – и четкое осознание: если все останется по-прежнему, рано или поздно, а скорее рано, кесарь полностью подчинит меня себе. Что тогда останется у меня, кроме желания угодить господину? Ничего. И тогда я уже ничего не смогу сделать ни для своего народа, ни для человеческих поселений.
И, медленно сняв с себя верхнее платье, я также медленно расстегнула и второе, чтобы, избавившись от стягивающей одежды, в одном легком нижнем платье, без сомнений и промедления, сделать последний шаг и рухнуть в воды Эхеи.
И задохнуться.
От холода сковавшей вмиг ледяной воды.
От ощущения проплывающих мимо громадных чудищ.
От осознания того, что мне уже очень-очень давно хотелось вот так, а лучше бы еще с разбега, прыгнуть в воду.
И на миг, на очень короткий миг, ощутить себя в охт с шенге и орками, ощутить себя ребенком, свободным от долга и обстоятельств, ощутить себя счастливой. Абсолютно-преабсолютно счастливой.
Но это не пруд возле поселения лесных орков, я не ребенок, и будь я трижды проклята, но я не вернусь домой, пока в этом мире все не станет по-моему. Без рабства, без угнетения людей и прочих народов, без того, чтобы у матерей забирали детей и оставляли их расти в загоне, и без мерзости и жестокости, которую позволяют себе как светлые, так и темные.
И я распахнула глаза.
Чтобы содрогнуться всем телом, потому что на меня смотрел мир. Одним огромным сине-голубым призрачно светящимся глазом на меня смотрел целый мир…
Конечно, исключительно в целях сохранения целостности моего разума проще было бы подумать, что это глаз какого-нибудь речного чудовища, но нет – это был мир. Одушевленный Нижний мир. Тот, кто, не сумев избавиться от вторжения темных и светлых, разделил самого себя на две части. Тот, кто всеми силами пытался защитить своих детей. Тот, кто являлся живым и, быть может, даже в какой-то степени разумным.
Несколько секунд мы с миром молча смотрели друг на друга – я, не зная, как на это реагировать, он, похоже, тоже.
А потом я начала задыхаться.
Рывок вверх, и я, наученная плавать любимым шенге, с легкостью вынырнула на поверхность, услышала полный облегчения донесшийся до меня с берега вздох Адраса, но осталась в воде, тяжело дыша и надеясь на что-то.
А на что?