Зов Лавкрафта ,

— Матерь-то наша, — закричал он, — благодатию меня одарила. Ребеночком осчастливила!

— Где Света? — спросил Фомин. Взгляд скользнул к старческому паху — там, прикрытый седоватым пушком, белел шрам. В животе похолодело. Старик не ответил. Новый приступ боли исказил его лицо, ногти заскребли по асфальту. Фомин поспешил дальше.

Ночь полнилась звуками. За ближайшим забором кто-то пыхтел, с проводов срывались крылатые тени. Бледный силуэт выскочил на дорогу, побежал навстречу, отчего Фомин подскочил, но некто крупный, многолапый выбрался из кустов, подхватил несчастное существо и повалил на обочину. Лес вдали жил своей жизнью: там бродили лешие и ржали кикиморы. Фомин шел сквозь эту кутерьму, готовый в любую секунду сцепиться в схватке, но его не трогали. Тварь гаркнула над ухом, мазнула крыльями по волосам и взмыла ввысь, довольная. Загривок точно ледяной водой окатили. Где эта чертова площадь?

Впереди мерцало, ароматы мускуса и зелени перебил едкий запах дыма. Понемногу из темноты вырисовалось желтое марево над дорогой. Хор голосов, доносившийся спереди, противостоял хаосу криков. Фомин ускорил шаг.

Он вышел на площадь и замер. Кажется, здесь собрались все жители городка. Стояли на коленях между огромных костров, воздев руки к громаде леса. Трещали ветки, желтый дым струился меж обнаженных фигур. По спинам и ягодицам скакали неровные блики.

— Иэ, шабнигуэ, — выкрикнул голос из темноты; Фомин узнал Лиду.

— Иэ, иэ, — отвечал народ. Некоторые люди пели одну бесконечную ноту, создавали заунывный аккомпанемент. Беспорядочные звуки со всех концов городка вплетались в этот хор, но те, кто их издавал, не показывались на глаза, и слава богу — увидь Фомин одного из них, сердце не выдержало бы.

Машина стояла там, где ее оставили, никому не нужная. Направиться к ней было бы ошибкой. Воображение нарисовало кадры: люди бросаются под колеса, выбивают стекла, вытаскивают его из салона. Нет уж, лучше переждать. Фомин собрался было отыскать спокойный уголок, но его схватили за руку и скрутили.

— Попался, — произнес над ухом знакомый голос. Ирина Павловна? Фомин оглянулся, но увидел лишь складки плоти на объемном животе. — Он здесь! Сеятель здесь!

Люди замолчали, стали оборачиваться, расступаться. Фомина толкнули вперед, повели сквозь живой коридор. Ноги утопали в траве, из-под ботинок во все стороны шныряли мелкие создания. Дым впивался в глаза, мешал ясно видеть. В какой-то миг Фомин поднял голову и оглянулся. Площадь с кострами и людьми никуда не делась, но вокруг больше не было тьмы. Справа уходил в небо исполинский ствол, шириной, наверное, с добрый квартал. Крона этого чудовища терялась в небесах; упади вниз ветка, она раздавила бы толпу. Вокруг, насколько хватало взгляда, простирались такие же деревья-великаны, их ряды уходили за горизонт. Невозможно, но их гладкие, без намека на кору, стволы омывало солнце. Неземной свет не грел, от него хотелось зарыться в землю.

— Слава Сеятелю, — выкрикнула Лида. Она стояла неподалеку, обнаженная, как и все вокруг. Только сейчас Фомин обратил внимание, что ее груди были перечеркнуты рубцами. Он оглянулся и понял, что шрамы красовались на каждом теле. Мужчин лишили гениталий, женщин — сосков. Вспомнилась Света, постель, раскрытые бедра, а между ними — неровная линия спаянной плоти. Внутренности свернулись в тугой узел. И вот с этой… с этим… я спал?

— Слава Сеятелю, — откликнулись люди. Несмотря на свои увечья, они улыбались. Многие придерживали руками животы. — Сеятелю нашему слава!

Ирина Павловна толкнула его в спину, и Фомин растянулся на скользкой траве. Кожу покалывало. Тем временем Лида продолжала:

— Слава нам, отказавшимся от естества своего. — И снова толпа откликнулась. Лежа на земле, Фомин обхватил голову. Информации было слишком много. Пусть в этой толпе безумцев найдется тот, кто, подобно злодею из фильма, расскажет о замысле, о сути ритуала? Но Фомину не подарили и этой милости. На него попросту не обращали внимания.

— Слава Матери нашей, — воскликнула Лида, и гомон вокруг утих.

— О, Мать наша, — продолжала жрица, обратившись к башням стволов, — благодарим тебя за дары твои. За плоды в садах наших, за тварей в лесах наших, за детей, которых ты подарила нам. Прими же дар от Сеятеля нашего, — с этими словами Лида подняла что-то с земли и бросила — Фомин разглядел бледный комок — в ближайший костер. — И да принесешь нам плоды свои… — окончание фразы потонуло в реве.

Звук раскатился по лесу, оглушил. Люди приветственно закричали. Как они могут радоваться этому существу, оно же раздавит тут всех! Словно отвечая на мысли Фомина, из невообразимой дали послышались шаги, все ближе и ближе. Казалось, задвигались стволы, но нет, это были чьи-то ноги. Фомин разглядел облакоподобную массу над ними, живой дождь, льющийся из ее недр. Он вскочил и понесся прочь, спотыкаясь о лежавших и сталкиваясь с теми, кто еще стоял. Люди валились на спины, агония выкручивала им конечности. Животы вспучивались, ходили ходуном, под кожей что-то вспухало и просилось наружу. Фомин мчался через море стонущей, меняющейся плоти, а шаги сзади приближались с чудовищной скоростью. Этого не может быть, не может быть, вопил голос в голове, но телу было все равно, оно спасалось бегством.

Сзади, заглушая остальных, раздался женский вопль. Кричала Света, надсадно, жутко. Фомин не задержался ни на мгновение. Он миновал последние костры и нырнул в спасительную тьму, отмечая, что стоны позади стихли. Ночь наполнилась звуками бегущих ног. И звуки эти приближались.

Кто-то позвал его на незнакомом языке, сначала один голос, затем все больше и больше, многоголосый, щелкающий, шелестящий хор. Фомин не понимал чужую речь, но вникал в смысл какой-то первобытной частью мозга. В конце концов, это были слова, знакомые каждому отцу.

Нога запнулась о корень. Подбородок проехался по ковру из мха. В глазах сверкнуло, рот наполнился соленым, но Фомин вскочил и продолжил бежать. Он оставлял частички себя на шершавой коре, на острых ветках, на тугой, пахнущей горечью, земле Не останавливаться, ни за что. Сзади догоняли. Он не знал, спасется или нет, как не знал, что стало со Светой. Мыслей не осталось; остатки разума сгорели в кострах, были растоптаны нечестивой богиней. Фомин продирался через ночной лес, а его дети мчались следом.