Бабушка так бранила меня за съеденное мясо, что после этого я вообще перестал его есть дома.
– Эх ты, в тот день твой отец плохо себя чувствовал, и я купила мяса, чтобы накормить его. Денег взяла в долг. А Доён чуть все не съел, вот я и разозлилась. Разве мне мяса жалко было? Ну, раз я такая плохая, так ты-то уж к нему хорошо относился. Ты же видеть не мог, когда у него что-то появлялось; только и делал, что всё отнимал.
– Ты чего наговариваешь-то? Кто у кого отнимал?
– Тебя же корежило, если у Доёна какая-то монетка появлялась. Это ведь ты украл мои деньги, спрятанные в шкафу, а вину свалил на него.
– Ты знала?
– Конечно знала, засранец ты этакий. Я ведь с закрытыми глазами на сто верст вижу.
Значит, бабушка знала, что настоящий воришка не кто иной как брат.
– Ты ведь тоже его объедал. Постой, когда же это было? Помнишь, как ты купил домой сундэ[16] и сам все сожрал. А Доён рядышком давился слюной и хотел было взять кусочек, да ты начал всячески угрожать ему. Вкусно тебе было все сожрать в одного, и даже кусочка кишки не оставить? Эх ты…
– Не помню такого, – ответил брат.
Но я отчетливо помню тот день. Когда брат без остатка умял всю порцию сундэ, я подобрал и съел несколько лапшинок, упавших на пол. Красных лапшинок, пропитанных кровью. Возможно, бабушка и брат говорили или делали что-то не со зла, но я с горечью вспоминал эти случаи так живо, словно они произошли вчера. Слушая разговор родных, я осознал, насколько несчастным я был ребенком.
– Нечего строить из себя белого и пушистого.
– А кто строит? Это ты, бабушка, обижала Доёна. Хоть ты сейчас сильно больна, но все равно должна признать свою вину.
Ну и сволочь! Зачем сейчас искать виноватых? Я переживал, что он доведет бабушку, и у нее опять поднимется давление.
– Эх, да разве я его со злости обижала? От жизни тяжелой и несчастной. Я ведь от жалости, что он родился и страдает. И раздражало еще вот что: слова ему ни скажи – сразу начинает психовать. Такой немногословный, но так часто обижался, боже упаси. Был бы он поласковей, я бы не шпыняла его, ой-ой-ой. – Бабушка опять начала причитать.
– Ну да, характер у малого тот еще, сразу начинал злиться. Кажется, у засранца переходный возраст начался с десяти лет.
– Не называй его засранцем. Неприятно слышать.
– Ох, ничего себе. Это ведь ты его так называла.
– Все равно не называй его так, не называй…
– Ладно, не буду. Короче говоря, у нашего Доёна переходный возраст начался с десяти лет. Ты помнишь тот снегопад, когда он сбежал из дома из-за отца? Ты ведь искала его ночью по всему району, но так и не нашла. А потом мы обнаружили его в собачьей конуре. Засранец… ой, снова извиняюсь за засранца. В общем, мы с тобой всю ночь не спали, искали его, а он в это время спокойно спал в будке. Этот засранец… Черт! это слово прилипло к языку и не хочет отлипать! Думаю, он слышал, как ты его зовешь, но не откликнулся.
Бабушка ходила меня искать? Я даже не догадывался об этом.
ebooksa