Ларс

Рядом сидела моя мама. Руяна. Что-то общее между ней и Умилой явно прослеживается. Те же черты лица и даже фигура. Припорошенные сединой волосы закручены в пучок. Дорожное платье пестрело яркими цветами, выдавая в ней значимый вес в местном обществе. Оглянувшись она взглянула на Гостомысла и мигом зыркнула на меня.

И тут Штирлиц чуть опять не «спалился». От этого взгляда хотелось сбежать. Казалось, он видит душу. Бывают такие люди, которые могут так посмотреть, что даже не имея грехов за душой, хочется признаться в убийстве Кеннеди. Нет, это не колючий взгляд, это взгляд в твое нутро. Может быть у меня такая реакция на нее из-за того, что ее глаза были разных цветов, синего и зеленого. Такой феномен редок, но он есть. Я смотрел на Руяну, словно пригвожденный, не смея дышать. Этот момент длился всего пару секунд, но для меня он длился часами.

Почему я так реагирую? Даже если она скажет, что я не ее сын, то, что изменится? На крайний случай я просто сбегу, куда глаза глядят. Не убьют же меня, в конце концов!

Руяна вскочила и опрометью кинулась в мою сторону. Не зная как реагировать, я застыл, словно парализованный. Мать Ларса вцепилась в меня и прижала к себе, всхлипывая и бормоча что-то о своей вселенской любви ко мне. Со стороны, наверное, это казалось милым. Маленькая пожилая женщина прижимает дылду-сына к груди, баюкая его голову. Я откровенно растерялся. Не привык я к таким проявлениям эмоций. В наше время мы стараемся не показывать свои чувства.

Отодвинув Руяну, меня схватил в охапку Радомысл. Он сжал меня словно в тисках. Позабытая полузажившая рана дала о себе знать резкой болью. Полустон-полувсхлип из моего горла стал триггером к воинственной атаке Руяны, освободившей меня от этого косолапого медведя, по недоразумению названного моим дядей.

Посмеиваясь над Руяной, отец с дядей отдали мою судьбу на милость матери-наседки и дружно направились домой. Руяна, осмотрев мою тушку на скорую руку, повела меня за ними. В доме отца уже полным ходом кипела работа по накрытию стола. Молоденькие девушки сервировали праздничный ужин. Гостомысл с Радомыслом уже сидели за столом. Мать заставила снять рубаху и обработала заживающую рану вонючей мазью из какого-то горшочка. За все время встречи с новыми родственниками, я не проронил ни слова.

– Рассказывай, как ты выжил, – брякнул Радомысл, когда мы вчетвером сели за стол.

Отец поперхнулся чем-то. Мать начала стучать Гостомысла по спине. А я сидел с раскрытым ртом. Просто дядя поймал меня на моменте, когда я подносил ко рту аппетитно пахнущую гусиную ножку. Отец, справившись с кашлем, отобрал мою еду и начал усердно работать челюстью.

– А нечего рассказывать, – с сожалением проводив взглядом уплывающее от меня мясо, я приготовился к давно созревающему допросу.

Если до сего момента я был под крылышком Умилы, не позволявшей, видимо, отцу и всем остальным расспрашивать меня, то сейчас я остался один под перекрестным взглядом трех моих новоиспеченных родственников.

– Брат сказал, что ты все забыл, – не унимался Радомысл.

– Да. Такое бывает, когда головушкой бо-бо, – попробовал я перевести в шутку серьезный тон дяди.

– Бо… Что? – не поняла Руяна.

Ох уж эти сленговые трудности. В мое время было проще изъясняться.

– Во время сражения я был тяжело ранен. Как погибли братья – я не видел. Видел только уже мертвого Сигурда. Была качка. Корабли были в абордажной сцепке. Меня выкинуло за борт волной. Наверное, в момент падения я ударился головой. Очнулся я уже здесь.

Гнетущая тишина позволила перевести дух и схватить вторую гусиную ножку. Усердно работая челюстью, я украдкой наблюдал за моей новообретенной семьей. Отец ел, делая вид, что все в порядке, но вертикальная морщина между бровей становилась все выпуклее. Мать уставилась в центр стола, наверное, представляла сказанное мной. Дядя же продолжал меня сверлить взглядом, будто я его обманываю.

– И много ты успел забыть? – дядя пристал, как банный лист.

– Не знаю. Иногда кажется, что ничего не знаю, а иногда бывают моменты, когда знаю больше, чем кто бы то ни было.

– Это как?

– К примеру, я знаю, что нужно напасть на Гунульфа раньше. Не через полгода.