Затонувшая земля поднимается вновь

– Ну и что об этом скажешь? – спросил он барменшу.

– Да ничего, – ответила она. Об этом ей сказать было нечего.

Шоу выловил пловца и поднял, пока его ручки энергично вращались в воздухе.

– Утром в ванной работал лучше, – признал он.

Барменша протирала стаканы.

– Какая гадость, – сказала она. – Тебе же эту пинту еще пить.

Одиннадцать утра, и река оголилась до ила, слабо переливающегося тут и там, словно из-под него что-то просачивалось. По бечевнику носились собаки. Через пыль на неровный паркет косо падали солнечные лучи. Стоял сильный, но вполне приятный запах жареного во фритюре стейка и вчерашнего пива. В дальнем углу мужик завел разговор с двумя пожилыми дамами за соседним столиком. «Я езжу за рыбой в Гастингс, – услышал его Шоу. – Потому что знаю: у них всегда найдется свежачок. Я езжу рано, на весь день». Казалось, он доволен своей проницательностью. Обычно он уезжал на весь день, говорил он, из Ричмонда. Если приехать пораньше, всегда найдешь свежачок. «Как интересно, а мы из Брайтона», – быстро ответила одна из женщин – возможно, чтобы прекратить дальнейшие повторы; все трое посмеялись над этим совпадением – частичным, расплывчатым, но все же почему-то совершенно уместным. Открыли пачку чипсов и положили между собой.

Когда Шоу встряхнул пловца, механизм как будто встал, потом снова заработал. С ручек и ножек на свету разлетелись золоченые капли «Лондон Прайда».

– Не хочешь взять для детей? – предложил он.

– Нет, – сказала барменша. – Мне не нравится, и моим детям не понравится.

– Всем детям нравятся игрушки, – сказал Шоу.

Они вдвоем смотрели, как у пловца кончается завод.

Позже он направился в Кингстон по бечевнику, потом обратно – через королевский парк, чтобы завершить день в «Айдл Аур» – безлюдном пабе, спрятанном в венозном лабиринте переулков, где Литл-Челси теряет уверенность и безжалостно поглощается окраиной Барнса. Но вместо этого Шоу оказался на Саус-Уорпл-вэй, недалеко от дома медиума.

Старый погост стоял пустым и мрачным. Окружающие дома – включая дом Энни Суонн – выглядели необитаемо. Ближе и выше обычного. Они словно кренились к кладбищу. Ни одно окно не горело. На его глазах с парковки рядом с мусорными баками выбрался «БМВ» и почти бесшумно уехал прочь. Тогда, словно освобожденная, через дорогу юркнула лисица, через перила – на кладбище. Шоу последовал за ней. На кладбище он не мог разглядеть ничего, кроме могил. Скамей. Урн. Потом – яркий огонек, забрезживший среди листвы у основания забора психиатрической больницы, где он впервые встретился с Тимом Суонном.

– Тим! – позвал он. – Это ты?

Пока он пробирался между покосившимися надгробиями, тени сгущались. Там что-то происходило, в деревьях, в грязи, среди выброшенных упаковок: когда Шоу побежал, свет закрыл гротескный силуэт – вроде бы человеческий, худой, но неуклюжий; сперва он возбужденно вскочил на ноги, потом уставился куда-то за плечо, словно из глубины кладбища на него что-то надвигалось.

– Это правда ты! – воскликнул Шоу, и потом: – Тим, это я!

Суонн поколебался, затем с жестом человека, который не может задержаться поболтать, потому что ему еще надо забрать одежду из химчистки, побрел к выходу. За ним по кладбищу беззвучно струилась череда силуэтов.

Даже в тусклом оранжевом свете Шоу узнал в них клиентов Энни – завсегдатаев массовых сеансов. Казалось, они не меньше Шоу удивлены, что находятся здесь. Спотыкаясь о своих собак, сталкиваясь друг с другом, хлопоча и размахивая руками, пока за спинами развевались поношенные куртки «Барбор», они окружали Тима Суонна. У ворот он от них улизнул, спасся, помчался за угол у мусорных баков. Бежал он неспортивно, напряженно изогнув тело, откинув голову назад и вбок; под мышкой он сжимал длинный пластмассовый тубус – в которых перевозят плакаты или архитектурные чертежи. Ночь была такой тихой, что Шоу даже со своего места слышал, как он пыхтит. Клиенты Энни – неловкие, но удивительно быстрые, – гнали его по пустой улице, через железную дорогу и мимо «Айдл Аура», до самого края парка Барнс-Коммон, простиравшегося на восток, с бесцветными в радиевом свечении песчаными пустырями и большими немыми домами. Там они его, похоже, потеряли. Из-за этого поднялись крики – какие-то музыкальные, нервные и, похоже, без слов. После чего они бегали по кривым тропинкам, заглядывали за каштаны и под кусты дрока и терновника; а их собаки – молчаливые и энергичные, с телами вытянутыми и змеиными в тенях, – обыскивали по квадратам лес вдоль Стейшен-роуд.

Через несколько минут к поискам присоединилась вторая группа, прибывая по одному и по двое со стороны Патни. Они были на поколение моложе завсегдатаев сеанса, социо-экономически напоминая соседей Шоу по дому 17 на Уорф-Террас, – соответственно, и действовали активнее. В состоянии покоя на их лицах было выражение людей, которые слишком рано в жизни стали психологами в компаниях или риелторами. Они подъезжали на велосипедах с названиями вроде «Вендж Элит»; женщины были одеты в повседневную одежду спортивного стиля – приталенные жилеты с неброскими светоотражателями. Все снарядились мощными налобными диодными фонарями. Сложно назвать эти две партии «противоположными», думал позже Шоу. Если различия между ними и были, это не мешало компаниям хорошо знать друг друга. Они что-то обсуждали, и тема обсуждения тоже была им знакома. Они решали, что сделают с Тимом Суонном, если его поймают. К тому моменту их набралось уже двадцать-тридцать человек – толпились на щебеночной тропинке вдоль старых теннисных кортов. В зябком воздухе повышались и опадали их голоса: с одной стороны – напористые, но все-таки не совсем уверенные, с другой – вежливые и переливчатые.